Сахар на дне

В груди начинает расти ком обиды и боли, я знаю, каким он бывает, как прижимает сердце, отчего становится нечем дышать. Я помню этот омут безучастности, из которого едва выбралась год назад. И не хочу снова туда, но слова Алексея будят этого спящего монстра.

— Неужели тебе ни разу не хотелось дать отпор? Попробовать защитить себя? Ты же вся пропитана страхом, бестолочь.

Я закрываю глаза. Не слушаю его. Не слышу. Не хочу проваливаться во тьму отчаяния. Я помню, когда страх — это я сама. Когда дрожащие изломанные пальцы, и тремор губ и опухшие глаза по ночам. Когда холод в груди от каждого шороха.

– Прекрати.

— Почему? Потому что тебя саму лечить надо. Правда, доктор?

Шевцов останавливается сзади. Настолько близко, что я слышу его дыхание. Но тело впадает в ступор, отказываясь реагировать. Он убирает мои волосы на плечо, едва касаясь кожи одним пальцем. Кажется, будто я перестаю дышать.

— Это я сломал тебя, я сделал тебя такой. Ещё тогда, шесть лет назад. Неужели ты не хочешь отомстить мне за это?

— Я прощаю тебя, — выдыхаю еле слышно.

Потому что я пытаюсь. Я не виню его в слабости своего духа. Только мы сами несём за себя ответственность.

— Прощаешь? — тихий издевательский смешок. — А их ты тоже прощаешь?

Это словно удар под дых, выбивающий воздух из лёгких. Закусываю губы, пытаясь сдержать всхлип, и чувствую на них соль и влагу.

— Я знаю, что они с тобой сделали, знаю, чего ты боишься.

Напрягаюсь всем телом, не удерживаюсь на краю пропасти и погружаюсь камнем в отчаяние. Знакомое и уютное. Привычное.

— Замолчи! — затыкаю уши руками, неуклюже прижимая перчатки к голове. — Пожалуйста, замолчи!

В груди разрастается паника, на лбу выступает холодный пот. Зачем он это делает? Зачем?

Вдруг Шевцов крепко прижимает меня к себе, и я чувствую спиной рельеф его твёрдой груди. Одной рукой крепко держит за плечи, а вторая медленно скользит к низу живота. Внутри бьет импульс, истощая последние скудные запасы самообладания. Сердце бьётся под самым горлом, где-то в глотке. Шевцов будто сколочен из чего-то твёрдого и нерушимого, стального, пугающего.

Дёргаюсь в его хватке, но, кажется, он даже не обращает внимания мои мышиные усилия. И тут же жалею об этом, потому что чувствую ягодицами его твёрдый член, упирающийся через одежду.

— Надо было трахнуть тебя ещё тогда, когда я тебя купил. Хоть бы толк был какой-то.

Внутри всё леденеет, застывает, индевеет. Холод сжимает внутренности. Не верю. Я помню его взгляд тогда, Алексей не причинил бы мне вреда. Он ведь действительно этого не сделал.

— Ты чувствуешь его? Чувствуешь? — зло рычит Шевцов, вжимаясь ещё сильнее. — Это всего лишь член, бестолочь. Обычный мужской член, понимаешь?

Хватает меня за плечи и резко разворачивает к себе лицом, а я пытаюсь спрятать глаза. Меня уносит в ту жуткую ночь.

Удар хлёсткий и сильный. Щёку обжигает боль. Вкус крови во рту: металл и соль. И хочется выплюнуть, исторгнуть этот отвратный сгусток, да только губы спеклись и не размыкаются.

— Открой рот, сука, — самый крупный из напавших надавливает мне на щёки шершавыми пальцами, от которых воняет сигаретным дымом. Я замечаю его грязные нестриженные ногти. — Под юбку мы тебе не полезем, не хочется мараться. А вот отсосать дадим, так и быть.

Ободранные об асфальт колени нещадно саднят, из ран на свезённых ладонях сочится кровь. Голова гудит, будто что-то пытается проскрести череп изнутри. Меня заволакивает туманом ненависти и страха. Они убьют меня. Точно убьют. Но сначала унизят, опозорят, поиздеваются.

По горлу поднимается тошнота, когда здоровила достаёт свой член и пытается ткнуть мне им в губы. Второй грязно смеётся, удерживая мою голову за волосы на месте. Мне больно и страшно. Отвлекают лишь ногти, которые я вдавливаю в собственную кожу, в раны на ладонях.

Я до хруста сжимаю зубы и зажмуриваю глаза, и снова на меня обрушивается удар.

— Строптивая блядь! — шипит здоровяк, хватая меня за горло. — Посмотрим, как ты откроешь свой рот, когда станешь задыхаться.

Он начинает сжимать горло. В ушах появляется звон. Сначала тихий, но он усиливается. Я цепляюсь руками за руку, сжавшую моё горло, скребу ногтями, но облегчения это не приносит. Красные пятна начинают расплываться перед глазами.

И тут внезапно всё заканчивается. Валюсь на землю, жадно вдыхая живительный воздух. Рядом какая-то возня, рычание и мат. Огромное тело собаки придавило моего главного мучителя и терзает лицо, а другие напавшие пытаются спасти товарища. Пёс рычит и скалится, морщит нос, оголяя зубы, и снова вгрызается в плоть. Рвёт, раздирает, кромсает, давая мне возможность спастись.

— Я знаю, что эти твари сделали с тобой! — Шевцов почти кричит, трясёт меня за плечи. — Ты же мертва с тех пор. Очнись! Выпусти своего зверя, Яна!

22

Воздух врывается в мои лёгкие, резко, как той ночью, заставляя голову закружиться.

— Ты же узнала пса. Этот тот самый, который спас тебя в парке.

Смотрю на сводного брата, понимая, что он прав. Я узнала чёрного гиганта, спасшего мне жизнь. Где-то внутри поняла, что этот пес, что сегодня лёг у ног Алексея — и есть мой спаситель.

— И их я тоже нашёл. Заставил трижды пережить то, что пережила ты. Заткнул их блудливые члены друг другу в глотки.

По телу проходит волна дрожи, потому что я ему верю. Каждому слову. Ведь он не шутит, я знаю, Шевцов действительно сделал то, о чём говорит. Из-за меня. Ради меня.

— Только третьего ещё не нашёл. Но найду. Я тебе слово даю.

Сглатываю. Смотрю в злые, ошалелые глаза и не пойму, что там вижу. Боль, злость, ненависть, жгучий огонь.

— Только от этого легче лишь мне, но не тебе. Ты продолжаешь сидеть в своём коконе боли. Давай же, выпусти уже это!

Алексей толкает меня в плечо. Я отшатываюсь, продолжая поражённо смотреть на него.

— Сопротивляйся!

Новый тычок куда ощутимее. Мне не удаётся устоять на ногах, и я валюсь на пол, больно ударившись плечом, но встать у меня не получается. Шевцов железной хваткой берёт сзади за шею и прижимает ещё ниже. Плечо простреливает болью.

— Больно…

— Больно? А дальше что? Ты должна научиться защищаться, должна научиться бороться.

Я делаю вдох. Мне больно и стыдно. Обидно до желчной горечи во рту. Выровнять надсадное дыхание не получается, но я всё же набираю в грудь воздух. Ты добил меня. Сделал таким же чудовищем, коим являешься сам, Шевцов.