Салават-батыр

— А генерала Рейнсдорпа не убоишься?

Хлопуша выпрямился и, не мигая, ответил:

— Плевал я на енерала! Я вам служить желаю!

— А не сбежишь?

— Никак нет, батюшка! — сказал Хлопуша и стал неистово клясться, что будет служить ему отныне и вовек верой и правдой.

Пугачев вначале осклабился, потом вдруг не выдержал и расхохотался, хлопая его дружески по плечу.

— Ну полно, братец, верю, верю! Чую я, мы с тобой поладим. Такие, как ты, мне дюже нужны, — признался он и плеснул новичку полную чарку водки, которую тот, не сходя с места, залпом осушил.

Пугачев одобрительно кивнул — дескать, наш человек, после чего велел накормить его и дал немного денег, наказав купить новое платье.

Атаману Овчинникову это не понравилось. Едва Хлопуша вышел, как он бросился к Пугачеву с упреками:

— Государь, зря ты ентому каторжному доверился. Уйдет, как пить дать — уйдет. Сперва вынюхает тут все, как да чего, и был таков, напрямки — к енералу, что его подослал. Вздернуть бы плута, покамест не поздно…

— Да чего ты, Андрюха, на его взъелся? По всему видать, Хлопуша — мужик добрый. А и убежит, какой с него спрос. Не велика потеря. Чать, от одного армия наша не оскудеет…

— Ну а с бумагами как быть, которые при ем были? — не унимался Овчинников. — Окромя указа, что губернатор тебе передать велел, он ишо три с собой притащил. Для казаков писанные, чтоб тебя за государя не признавали… Зачем-то по карманам разным рассовал…

— Так ведь Хлопуша самолично их и выложил, не стал утаивать, — с раздражением заметил Пугачев, беря в руки губернаторские бумаги. Пробежав одну из них глазами, как будто читает, он разорвал враз все три листа и швырнул их огонь. — Видал? Вот и вся недолга. Остались казаки без генеральских указов. Уж теперь-то твоя душенька довольна?

Овчинников обиделся.

— Поступай, как знаешь, ваше величество. Воля твоя. Мое дело — предупредить…

Как оказалось впоследствии, Пугачев не ошибся, поверив незнакомцу. Претерпевший за свою жизнь немало лишений и наказаний Афанасий Тимофеевич Соколов, по кличке Хлопуша, подосланный Рейнсдорпом с целью просветить наивных казаков и с их помощью изловить самозванца, многократно оправдывал его доверие. Вместе с жителями деревень, расположенных по берегам реки Хакмар, и вверенными ему людьми он захватил Бугульсанскую и Стерлитамакскую пристани и прошелся по заводам, отстроенным на отнятой у башкир территории, снабдив пугачевские войска оружием, порохом, пушечными ядрами, одеждой и провизией.

Не засиделся в ставке и Салават. Пугачев поручил ему заняться активным вовлечением в борьбу башкирского населения, а сам тем временем пошел на Оренбург.

V

Узнав о неотвратимом приближении войск Пугачева, губернатор Оренбурга Рейнсдорп едва не лишился чувств. Выйдя из оцепенения, он первым делом распорядился подготовить стены и укрепления к обороне, перенести в город из небольших крепостей боевое снаряжение, продовольствие и фураж. Приняв экстренные меры, генерал созвал на совещание главных чиновников.

— Господа, мы с вами оказались в наитруднейшем положении. Как вам известно, главные силы русской армии задействованы на русско-турецких фронтах и брошены на наведение порядка в Польше, — сказал губернатор, задыхаясь. — По этой самой причине центр не может обеспечить нас достаточным подкреплением. Ну а что касается рот, направленных по приказу его сиятельства графа Чернышева из Санкт-Петербурга и Москвы, то лишь сам господь бог ведает, когда оные до нас доберутся! Между тем казачество наше не вполне благонадежно. Участились случаи массовой измены. Войско же самозванца, соответственно, приумножается. Жду прибытия генерал-поручика Деколонга с сибирским корпусом, отрядов казанского губернатора фон Бранта и формирований коменданта Троицкой дистанции бригадира Фейрвара, но надеяться на их скорую помощь пока что не приходится. Такие вот обстоятельства, господа… Давайте же сообща подумаем, как нам быть, что делать. То ли нам своими силами против бунтовщиков от Оренбурга оттеснить, то ли помощи извне дожидаться?

Мнения участников совещания разделились. Голоса тех немногих, кто считал недостойным отсиживаться в крепости и выступал за начало боевых действий имеющимися в наличии резервами, не нашли поддержки противоположной стороны. Большинство было напугано успехами противника и, выражая сомнение в благонадежности гарнизонных солдат и казаков, высказалось против выведения их из Оренбурга.

Рейнсдорп послушался последних, но когда пугачевцы напали на Меновой двор, вынужден был выслать против них отряд, которому удалось отразить их атаку. Через несколько дней войско вновь выступило из города, чтобы сразиться с повстанцами, но было встречено массированной пушечной пальбой. Не выдержав натиска, оренбургские казаки отступили.

Не желая рисковать своими людьми понапрасну, Пугачев, подошедший вплотную к стенам города, на штурм не решился.

— Спешить не станем. Попробуем их измором взять. Тогда и зачнем, — сказал он и, приказав взять город в кольцо окружения, отправился со своими приближенными в находящуюся неподалеку Бердскую слободу [67] .

В просторном доме казака Константина Ситникова для него были приготовлены «царские покои» среди обитых сусальным золотом стен и с соответствующей пышной обстановкой: дорогой мебелью, коврами, зеркалами и всевозможной утварью, доставленными из летних усадеб губернатора и прочей оренбургской знати. При «его императорском величестве» состояла «гвардия» из двадцати пяти яицких казаков.

67

Слобода Берда, где проживали свободные от крепостничества русские крестьяне, находилась в шести-семи километрах от Оренбурга на реке Сакмара.

Проснувшись как-то поутру, Пугачев почти целый час провел в молитвах, беспрестанно крестясь на образ в переднем углу. Потом он долго простоял перед портретом цесаревича Павла Петровича, рядом с которым красовалось «государево» знамя.

— Как тебе живется-можется, сынок, наследничек мой единственный? — жалобно вопрошал он. — Кабы не мать твоя окаянная, немка Катерина, разве б скитался я так, разве б мучился! Однако ж обещаю тебе, отрада моя, все равно мы с тобой когда-нибудь вместе сойдемся. Жди меня, кровинка моя! Как возверну себе престол великого деда мово Петра Первого, так заживем мы с тобой, Павлуша, припеваючи, не ведая ни печали, ни забот!..

Казаки, наблюдавшие издали эту сцену, прослезились.

— До чего ж царь-батюшка по сыну своему стосковался!

— Токмо об нем, сердешный, и думает, — перешептывались они.

Делая вид, будто он ничего вокруг себя не замечает, Пугачев приник к портрету и запечатлел на изображении Павла долгий поцелуй. Потом он прошел к поджидавшим его в соседней комнате помощникам, и они вместе вышли из дому.

Снаружи было сыро, холодно и ветрено. Шел мокрый снег.

В каждую избу понабилось казаков. Кому места в домах не хватило, приспосабливали под жилье бани, сараи да амбары. Остальные, в том числе и башкиры, рыли в спешном порядке землянки.

— Каково ж им будет в таких логовищах зиму зимовать! — сочувственно заметил Пугачев. Шагавший рядом с ним Зарубин-Чика кивнул головой.

— И вправду, Ваше величество, трудновато придется! Один у нас выход — поскорее Ренбург взять.

— Не пори горячку, — сказал ему атаман Овчинников. — Надобно сперва подмоги дождаться. Вон, Кинзя Арсланов обещался людей с собой привесть.

— А может ему не с руки показалось столь народу собрать? — засомневался Зарубин-Чика.

— Кинзей не из тех, кто слова на ветер бросает, — уверенно произнес Пугачев. — Он меня уж который раз выручал! Окромя писаря Идерки, Кинзей со своим сродственником Кутлукильдой, почитай, с самого начала у меня на службе. Они первые на мои указы откликнулись да сами же манифесты мои развозили.