Сальватор

Чтобы хоть как-то развлечь Людовика, к чему капитан проявил самый живой интерес, было решено отправиться ужинать к Легриелю в Сен-Клу.

Договорились, что Людовик и Петрюс отправятся туда в карете, а Жан Робер и капитан поедут верхом.

Из дому выехали в шесть часов. Без четверти семь все четверо уже сидели в отдельном кабинете у Легриеля.

В ресторане было многолюдно и весело. Из смежного кабинета доносились громкий разговор и взрывы хохота.

Поначалу вновь прибывшие не обращали на это особого внимания.

Они хотели есть, а стук ложек и звон тарелок почти заглушали шум голосов и смех.

Но вскоре Людовик стал прислушиваться.

Из всех сотрапезников он был самым грустным и наименее рассеянным.

Он слабо улыбнулся.

– Слушайте, – сказал он, – один из этих голосов, даже два, кажутся мне знакомыми!

– Уж не голос ли это очаровательной Рождественской Розы? – спросил капитан.

– К сожалению, нет, – ответил Людовик со вздохом. – Этот голос более веселый, но менее чистый.

– Так чей же это голос? – спросил Петрюс.

В их кабинет из соседнего ворвался смех всех тонов и оттенков.

Следует признать, что из всех отдельных кабинетов можно было сделать один большой зал для многочисленной компании. Поэтому кабинеты отделяли друг от друга только тонкие перегородки из обклеенного бумагой полотна.

– Во всяком случае смех этот открытый, – сказал Жан Робер. – За это я отвечаю.

– О, ты вполне можешь за это отвечать, дорогой друг, поскольку те две женщины, что сидят в соседнем кабинете, принцесса Ванврская и графиня дю Батуар.

– Шант-Лила? – переспросили в один голос оба друга.

– Шант-Лила собственной персоной. Послушайте сами.

– Господа, – сказал Жан Робер с некоторым смущением в голосе, – как мы можем слушать то, что говорят в соседнем кабинете?

– Черт возьми! – сказал Петрюс, – если только не предположить, что все это специально говорится для того, чтобы мы услышали, и что те, кто там разговаривают, никаких тайн не имеют.

– Справедливо замечено, крестник, – сказал Пьер Берто, – у меня по этому вопросу точно такая же теория. Но, кроме голосов двух женщин, я слышу голос мужчины.

– Вам должно быть известно, дорогой капитан, – сказал Жан Робер, – что у всякого голоса есть эхо. Но чаще всего эхом женского голоса является голос мужской, а эхом мужскому голосу служит женский голос.

– Ну, поскольку ты так хорошо разбираешься в голосах, – сказал Петрюс Людовику, – скажи, что там за мужчина?

– Мне кажется, – ответил Людовик, – что я мог бы назвать вам имя кавалера с такой же точностью, с какой я определил голоса дам. Но вы и сами можете его узнать, стоит только прислушаться.

Молодые люди стали слушать.

– Позволь опровергнуть твои слова самым учтивым образом, принцесса, – произнес мужской голос.

– Но я клянусь тебе, что это чистая правда, говорю, как на духу!

– Да как же это может быть правдой, если эта правда вовсе не похожа на правду! Скажи мне похожую на правду ложь, и я тебе поверю!

– Спроси тогда Маргаритку, и сам убедишься.

– О! Нашла свидетеля! Софи Арно защищает мадам дю Барри! Графиня дю Батуар свидетельствует в пользу принцессы Ванврской! Один цветок ручается за другой!

– Слышали? – спросил Людовик.

– Так мы продолжаем стрелять петардами, мсье Камил? – спросила Шант-Лила.

– Больше, чем всегда, принцесса! Но теперь у меня есть основание: я делаю это в честь вашего особняка на улице Лабрюер, четверки ваших рыже-карих коней, двух ваших жокеев в вишневых одеждах, что вы получили бесплатно.

– Не говори мне больше об этом. Мне кажется, что он теперь ищет розы и намеревается возложить на мою голову корону.

– Да нет же, он, вероятно, держит тебя на случай женитьбы.

– Глупец! Он ведь женат.

– Фи! Принцесса! Жить с женатым человеком! Это ведь так аморально!

– Хорошо, а кто же вы в таком случае?

– О! Я женат так мало времени! Да и к тому же я-то с тобой не живу.

– Да. Вы со мной ужинаете, и только. О! Мсье Камил, вам следовало жениться на Кармелите или вовремя написать ей, что вы ее больше не любите. Она тогда вышла бы замуж за Коломбана и не носила бы теперь траурные одежды.

И Шант-Лила горестно вздохнула.

– Да кто, черт возьми, мог предположить такое? – ответил беззаботный креол. – Когда мужчина ухаживает за женщиной и становится ее любовником, он вовсе не обязан на ней жениться из-за этого.

– Чудовище! – произнесла графиня дю Батуар.

– Я ведь не брал Кармелиту силой, – продолжал молодой человек, – равно как и тебя, Шант-Лила. Ну-ка, скажи честно, разве я взял тебя силой?

– О! Мсье Камил, не надо нас сравнивать: мадемуазель Кармелита честная девушка.

– А ты?

– О! Я всего лишь добрая девушка.

– Да, ты права. Ты – добрая, восхитительная девушка.

– И к тому же, если бы я не упала с моего мула и не осталась лежать без сознания на траве, этого бы не случилось.

– А с твоим банкиром?

– И с моим банкиром – тоже. Потому что между нами ничего не было.

– Ну да! Скажешь тоже!.. Знаешь, Соломон говорил, что на свете есть три вещи, которые не оставляют следов: птица в небе, змея на камне и…

– Я знаю, – прервала его Шант-Лила, – что со всем вашим умом вы полный глупец, мсье Камил де Розан, и что я вдвое сильнее, чем вас, люблю моего банкира, тем более что он подарил мне сто тысяч франков, а вы не дали мне ничего.

– Что? Я ничего тебе не подарил, неблагодарная?.. А мое сердце? Его ты в расчет не принимаешь?

– О, ваше сердце, – сказала Шант-Лила, вставая и отодвигая стул. – Оно похоже на цыпленка из папье-маше, которого подают на стол во время представления в театре «Порт-Сен-Мартен»: его подают на всех спектаклях, но никто и никогда к нему не притрагивается. Спросите-ка лучше, готова ли моя карета.

Камил позвонил.

На звонок примчался официант.

– Вначале дайте счет, – сказал креол, – а затем пойдите узнайте, готова ли карета госпожи принцессы.

– Карета ждет у дверей.