Сальватор

Согласитесь, что будущее этих людей очень мало интересовало такого философа, каким был господин Жакаль.

И действительно, какую ценность могли иметь эти посредственности по сравнению с обладавшим такими неоспоримыми качествами человеком, как Жибасье?

Жибасье! Полицейский-феникс! Rara avis! Человек, прирожденный быть шпиком! Человек неожиданных решений! Человек неограниченных возможностей! Человек, умеющий перевоплощаться! Человек многоликий, словно бог индуистов!

Вот о ком думал начальник тайной полиции между арестом «Стальной Жилы» и Папильона и появлением Жибасье.

– Что поделаешь, – прошептал он, – раз надо, так надо!..

И, позвонив приставу, он снова уселся в кресло и закрыл лицо ладонями.

Пристав ввел Жибасье.

Сегодня Жибасье был одет по-городскому: в шелковых чулках и белых перчатках. Его розовая физиономия, его обычно тусклые глаза были необычайно живыми и блестящими.

Господин Жакаль поднял голову и был поражен великолепием лица и наряда Жибасье.

– Вы что, собрались сегодня на свадьбу или на похороны? – спросил он.

– На свадьбу, дорогой мсье Жакаль, – ответил Жибасье.

– Может быть, на вашу собственную?

– Не совсем, дорогой мсье. Вам ведь известна моя теория относительно женитьбы. Но все же, – добавил он фатовски, – невеста – моя старинная приятельница.

Господин Жакаль втянул носом табак, словно стараясь тем самым скрыть свое неудовольствие, которое собирался высказать Жибасье по поводу его взглядов на женщин.

– Имею ли я честь знать имя мужа? – спросил он, помолчав немного.

– Вы знаете его, по крайней мере должны были слышать его имя, – ответил каторжник. – Это – мой приятель по Тулону, с которым я так ловко сбежал с каторги. Его зовут ангел Габриэль.

– Помню о таком, – сказал господин Жакаль, кивнув. – Вы рассказывали мне эту историю. На дне Говорящего колодца, откуда я имел удовольствие вас достать и где, к слову сказать, я заработал простуду, от которой до сих пор не могу никак избавиться.

И, как бы подтверждая свои слова, господин Жакаль принялся кашлять.

– Хороший кашель, – сказал Жибасье, – сочный такой, – добавил он в виде утешения. – Один из моих предков умер в стосемилетнем возрасте, спасаясь с шестого этажа. У него был такой же кашель.

– Кстати о побеге, – сказал господин Жакаль. – Вы мне не рассказывали подробно о вашем освобождении. Я кое-что слышал о том, что некий санитар помог бежать вам и ангелу Габриэлю. Но ведь для того, чтобы подкупить санитара, нужны деньги. Где вы их взяли? Я ведь знаю, что большая усталость вряд ли даст разбогатеть.

При этих словах розовое лицо Жибасье стало пунцовым.

– Вы покраснели, – заметил с удивлением господин Жакаль.

– Простите меня, мсье Жакаль, – сказал каторжник, – но в этот момент мне вспомнился один из самых неприятных эпизодов моей полной приключений жизни и я не смог удержаться от того, чтобы не покраснеть.

– Неприятное воспоминание о каторге? – спросил господин Жакаль.

– Нет, – ответил Жибасье, нахмурившись. – Воспоминание о моем побеге. Или скорее о той таинственной даме, которая помогла его устроить.

– Фу, – произнес господин Жакаль, пренебрежительно взглянув на Жибасье, – это, конечно, повод на всю жизнь возненавидеть прекрасный пол.

– И именно эту таинственную даму, – продолжал каторжник, не замечая пренебрежения своего патрона, – я и выдаю сегодня за ангела Габриэля.

– Но вы, помнится, сказали мне, Жибасье, – сурово произнес начальник полиции, – что этот беглый каторжник находится за границей.

– Так оно и было, – с гордой улыбкой ответил Жибасье. – Он уехал, чтобы заручиться согласием семьи и потребовать документы.

– Вы ведь были арестованы с ним одновременно?

– Да, дорогой мсье Жакаль.

– Как фальшивомонетчики?

– Простите, благородный хозяин, монеты подделывал ангел Габриэль. Я, к сожалению, мало что смыслю в металлургии.

– Простите и вы меня, дорогой мсье Жибасье, я неправильно выразился. Я перепутал подделку денег и подделку подписей.

– Это совсем другое дело, – важно произнес Жибасье.

– Если мне не изменяет память, когда-то на имя господина директора Тулонской каторги пришло от имени Его Превосходительства министра юстиции дело, в котором были все необходимые бумаги для освобождения некоего каторжника. Все документы были должным образом подписаны. Это было ваших рук дело, не так ли?

– Я сделал это для того, чтобы освободить ангела Габриэля, дорогой мсье Жакаль. Это был один из самых филантропических поступков в моей бурной жизни. У меня хватило бы скромности об этом умолчать, если бы вы не вынудили меня заговорить об этом.

– Это все, – сказал господин Жакаль, – пустяки. И они не объясняют причин вашего третьего появления на каторге. Соблаговолите напомнить мне об этом.

– Понимаю вас, – сказал каторжник. – Вы хотите, чтобы я рассказал вам все. Вы требуете моей исповеди.

– Точно так, Жибасье. Если только вы не имеете никаких серьезных причин скрывать от меня что-то…

– Ни малейших причин, – сказал Жибасье. – Мне тем более не приходится колебаться, что для того, чтобы все узнать, вам достаточно будет просмотреть газеты тех дней.

– Начинайте же.

– Это случилось в 1822 или в 1823 году. Точную дату я уже позабыл.

– Дата не имеет никакого значения.

– Год был очень плодородным. Никогда урожай хлеба не был столь богатым, никогда гроздья винограда не были такими увесистыми.

– Позволю вам напомнить, Жибасье, что урожай хлеба и винограда не имеют никакого отношения к делу.

– Это я сказал, дорогой мсье Жакаль, для того, чтобы отметить, что тогда стояла ужасная жара. Прошло всего три дня после моего побега с каторги в Бресте. Три дня я скрывался в одной из пещер, которых большое множество на всем побережье Бретани. У меня не было ни еды, ни питья. Надо мной одетые в лохмотья цыгане говорили о моем побеге и о том, что тому, кто меня арестует, было обещано сто франков. Вы знаете, что каторга для этих бродячих банд является источником обогащения. Питаясь мертвой рыбой, выбрасываемой на берег волнами, они живут охотой на беглых каторжников. Они прекрасно знают все густые леса, каменистые тропинки, глубокие долины, одинокие заброшенные домишки, в которых может укрыться, чтобы перевести дух, запыхавшийся галерник. По первому выстрелу пушки, которым объявляют о побеге, они словно вылезают из земли и, вооружившись палками, веревками, ножами, начинают охоту с радостью и жадностью, которые, очевидно, являются инстинктивными чувствами этих цыган.