Сам о себе

Весной 1930 года Театр имени Мейерхольда выехал на гастроли в Германию и Францию. Легко себе представить, как велик был у нас, участников поездки, интерес к этим гастролям. Памятны были триумфальные гастроли Московского Художественного театра в Европе и Америке. Гастроли вахтанговцев, успех Таирова. Совершенно особое чувство волнения и ответственности охватывает каждого участника таких гастролей. В этом случае волнение усиливалось еще и потому, что Театр Мейерхольда представительствовал, хотел кто этого или не хотел, как театр, родившийся в новом, Советском государстве, как театр, претендующий на ведущее новое направление в мировом театральном искусстве.

У нас как раз к этому времени начало выявляться все более и более отрицательное отношение к Театру Мейерхольда как театру якобы формалистическому, не являющемуся выразителем уже зрело выявившегося советского театрального искусства.

Как отнесется иностранный зритель к новшествам Мейерхольда? Ведь эти новшества далеко не всеми принимались в родной стране. Что же ожидает нас в буржуазных странах? Я не был в курсе дела всей организационной стороны поездки театра. Но я уверен, что такая поездка Мейерхольду не легко далась. Безусловно, были серьезные противники выезда театра за границу.

За два года до этого я был в Германии и Франции. Ездил я как турист, ездил с легким сердцем скромного незаметного путешественника, не обремененного никакой ответственностью, кроме разве заботы о сохранении доброго имени советского гражданина. Теперь путешествие вырисовывалось совершенно иначе. Волнение было необычайным. Уже в первую мою поездку я почувствовал, какое большое значение имеет заграничное путешествие для художника. Велико значение индивидуальных впечатлений, велика необходимость расширения кругозора. Обидно судить о всем многообразии мира только по книгам, очеркам, газетам, рассказам и не видеть этот мир собственными глазами. Какая большая разница существует между людьми, видевшими мир собственными глазами, и людьми, знающими его даже досконально, но по литературным источникам.

Люди, побывавшие на войне, и люди, читавшие о той же войне, пусть даже прекрасные литературные произведения, – это не одно и то же. Особенно ощутительна эта разница для художника. Человек, участвовавший в войне, переоценил по-новому многое в своей жизни, расширил свое сознание, он смотрит на мир новыми глазами. Эта духовная переоценка происходит у каждого человека по-своему, с индивидуальными особенностями для каждого. Но каждый приходит с войны другим человеком.

Может быть, при меньшем психологическом воздействии на духовное «я», но что-то подобное случается с каждым, кто много ездил, кто увидел в многообразии ту землю, на которой он живет; увидел, впитал в себя, в свою душу те духовные богатства, к которым – опять же у каждого по-своему – потянулась его душа. Кроме того, такие путешествия побуждают новыми глазами взглянуть на свою Родину, по-новому оценить ее богатства, самую ее суть. Оценить все то, что дома оставалось незамеченным, непонятым по-настоящему. Где, как не на чужбине, человек особенно ощущает свою любовь к Отчизне!

В 1928 году я путешествовал по Германии и Франции вместе с моей женой. Когда должен был выехать за границу Театр Мейерхольда, я рассчитывал, что смогу опять поехать вместе с моей подругой, которая была бы мне так полезна в такой ответственной поездке.

Оказалось, что именно теперь, когда ее присутствие было особенно необходимо, она по формальным соображениям поехать не сможет.

Я думал, что виной тому был сам Мейерхольд, который недостаточно активно боролся с бессмысленной в данном случае формальностью. Во всяком случае, у меня хватило, по мнению одних, мужества и принципиальности, по мнению других, глупости, по мнению третьих, нахальства, по мнению четвертых, зазнайства отказаться ехать в заграничную поездку. Мои «принципы» могли бы мне стоить довольно дорого. На мое счастье, оказалось, что во многих официальных театральных кругах относились к Театру Мейерхольда и к поездке этого театра за границу чрезвычайно сдержанно. Поэтому мой отказ не вызвал никаких возражений. Негативное отношение к Театру Мейерхольда и к его заграничным гастролям выразилось еще и в том, что московская пресса почти не отозвалась на эти гастроли. Можно было подумать – и об этом поговаривали со слов недоброжелателей, – что Театр Мейерхольда провалился в Берлине и Париже. Создавалось совершенно неверное представление о гастролях театра.

Правда, я могу по личным впечатлениям говорить только о той небольшой части гастролей, в которой сам участвовал. Я все же поехал в Берлин, так как в это время продолжались хлопоты о паспорте для жены. Но, вернувшись в Москву на подсъемки «Праздника св. Йоргена», вторично на гастроли не выехал. По рассказам же товарищей, в Париже театр (в особенности «Ревизор») имел не меньший успех, чем в Берлине. Берлинскому же успеху я сам был свидетелем. Репертуар театра в поездке составляли: «Рычи, Китай!» Третьякова, «Лес» Островского, «Ревизор» Гоголя, «Великодушный рогоносец» Кроммелинка. На открытии гастролей в Берлине шел «Рычи, Китай!», спектакль, в котором я не был занят, поэтому я выехал в Берлин через день-два после открытия гастролей.

Помню, уже в вагоне поезда я был поражен интересом одного немца-провинциала, который не знал ни слова по-русски, к русскому театру. Я был удивлен также тем, что рецензии о гастролях театра в Берлине печатаются и в провинциальных газетах. Я уже в вагоне поезда почувствовал, что спектакли Театра Мейерхольда находятся в центре общего внимания. И не ошибся, так как, приехав в Берлин, я услышал об успехе «Рычи, Китай!» и о том, что билеты раскуплены на все объявленные спектакли. Днем мы провели проверочную репетицию «Леса». Я очень был удивлен, узнав, что никаких конструкций и декораций с собой не привезли. Мейерхольд нашел более экономным и разумным прислать точные размеры оформления, по которым и были сделаны конструкции для всех спектаклей. Новые конструкции были лишены нашего плотницкого стиля, они скреплялись и подгонялись без гвоздей, на винтах и скрепах, имели прочный и изящный вид, были легки и добротны. Многие парики были также сделаны заново на месте. Меня восхищала точность, высокая профессиональность всех рабочих.

По окончании гастролей конструкции были привезены в Москву и долго служили театру.

Каждый спектакль «Леса» проходил в Берлине с ошеломляющим успехом. Мы думали, что некоторые фразы из-за незнания языка не дойдут до зрителя. К моему удивлению, ни одна смешная фраза не пропадала, а на ночном спектакле, данном специально для работников искусств, принималось буквально каждое слово. Появились рецензии в газетах самых разнообразных направлений.

В 1930 году выходившие в Германии газеты отличались чрезвычайным разнообразием направлений. Были и коммунистические, и близкие к коммунистическим, и монархические, и близкие к наступавшему уже тогда фашизму. Так же различны оказались и рецензии. Различны прежде всего в отношении этих газет к театру Советской России. Были, правда, случаи, когда газеты правого направления выступали весьма снисходительно, а коммунистические газеты, от которых мы ожидали безоговорочных похвал, писали о нас сдержанно, а иногда и критически по поводу некоторых спектаклей.

К сожалению, у меня сохранились только рецензии о тех спектаклях, в которых я сам принимал участие. Но ввиду того, что форма этих рецензий, да и высказанные мысли по поводу Театра Мейерхольда представляют, на мой взгляд, определенный интерес, я приведу некоторые из них. В одной из газет мы могли прочесть о спектакле «Лес».

«Все в этой постановке отличается подвижностью, игривой иронией, пестротой движения и цвета, доходящей до гротеска. Конечно, это не революционная постановка, но большое сценическое искусство, которое намного превосходит все то, что дает нам берлинский театр. Особенную прелесть этой постановке придает игра Игоря Ильинского. Он представляет собой нечто вроде Санчо Пансы. Он совсем не навязчив, играет без всяких фокусов, но невольно захватывает зрителя, который напряженно следит за ним, даже когда он слоняется так, между прочим... Постановка пользовалась большим успехом».

В другой газете об этом же спектакле читаем:

«Все в постановке отличается сцепленностью, окрыленностью и полно причуд... Поразительно легка рука, создавшая эту постановку. Может быть, скоро в Берлине признают, что Мейерхольд является художником современного стиля и создателем новых сценических форм. Мейерхольд каждой пьесе придает особый характер и является крупным талантом. Кто сумел создать веселый фарс, кто овладел революционной героикой, кто сумел выявить в «Ревизоре» причудливые карикатуры в духе Домье, тот, кто обладает такой подвижностью, бесспорно является двигателем искусства».

Как пример противоположной точки зрения интересна статья, помещенная в «Народной газете». В примечании к переводу этой статьи у меня значится в скобках «левая, но не социалистическая».

«С чувством огромного протеста уходишь с этого показательного вечера московского режиссера Мейерхольда. От всей постановки остается впечатление какой-то примитивности... Сценические фигуры движутся на манер деревянных кукол и вообще очень напоминают кукольный театр. И вообще, вся постановка оставляла бы какое-то совсем «дубовое», бездейственное впечатление, если бы через оболочку мейерхольдовского конструктивизма не светил живой, человеческий лик игры некоторых актеров... Ничего хорошего больше об этой постановке сказать нельзя, равно как и ни о чем другом из всего, что показано Мейерхольдом!»