Сам о себе

И действительно, поначалу моей работы в кино так это и было. «Закройщик из Торжка» был интереснее, чем «Папиросница от Моссельпрома», и «Процесс о трех миллионах» сильнее, чем «Закройщик из Торжка». Но после «Процесса о трех миллионах» дело пошло несколько иначе.

Мне хотелось и, как мне теперь кажется, я имел на это право уже в то время, чтобы сценарии, в которых я снимаюсь, не были бы случайны и чтобы я снимался не в «ансамблевых» фильмах, а в таких, где фильм строился бы на мне, подобно тому, как строятся американские фильмы Чарли Чаплина, Бестера Китона, Гарольда Ллойда, Монти Бенкса и других. Это желание у меня созрело, тем более что уже после просмотра «Закройщика из Торжка» и сам М. Н. Алейников и находившиеся на этом просмотре режиссеры Протазанов, Пудовкин и другие поздравляли меня с выдержанным экзаменом и говорили, что теперь можно и нужно строить на мне фильмы. Я считал, что на данном этапе лучше будет, если я буду сниматься в скромных фильмах, но построенных на главной комедийной роли, которую я и буду играть. Эти фильмы должны создаваться по моему вкусу, сценарии и заказы на эти сценарии должны согласовываться со мной. Я должен быть участником и творцом такого фильма с самого начала его зарождения, а также участвовать и в его режиссуре.

Теперь мне кажется, что я не только был прав, но даже слишком мягок и скромен, ставя вопрос о своем участии в режиссуре, потому что фактически такое участие уже было в ряде сцен снимавшихся фильмов. Мне надо было говорить о самостоятельной и ответственной режиссуре, имея для этого постоянного хорошего сорежиссера, так как трудно самому сниматься и следить за всем ходом съемок. Но мне не помогли ни в одной из тех разных организаций, в которых я к тому времени работал. Возможно, что, если бы я был более решителен, я смог бы добиться нужного положения дела. На практике же получилось следующее: «боевики» проходили мимо меня, так как большинство из ведущих в то время режиссеров хотели быть полными хозяевами фильма и иметь дело со «свежим» актерским материалом, создавая не только фильм, но и новые актерские имена. Им неинтересно было привлекать актеров, которые уже пользовались популярностью и любовью кинозрителей и к которым принадлежал к тому времени и я. Они (возможно, что не вполне сознательно) не хотели делить будущий успех фильма с актерами, которые бы отвлекали внимание зрителей от его постановщиков и которые по тому времени красовались бы в рекламе помещенные в красную строку.

Итак, самостоятельности в работе мне не удалось добиться. Авторы, к которым я обращался за сценариями и в способности которых я верил, обещали мне думать о сценарии, но так как все мои предложения были беспочвенны и лишены организационной и материальной базы, то авторы потому отвлекались от такой работы другими конкретными заказами, которые они получали от киноорганизаций, и писали не для меня. Никакой злой воли по отношению ко мне не проявлялось. Если бы я принес готовый сценарий, наверное, мне бы дали его ставить. Но такого сценария у меня не было.

Появлялись на киностудиях случайные сценарии, случайные режиссеры. Они иногда вспоминали обо мне и привлекали к работе в своих фильмах. Обычно эти сценарии и роли в них меня совершенно не удовлетворяли. Если я соглашался, то роль развивалась на ходу, серьезной работы не было, комедийного материала не хватало, приходилось часто искусственно его развивать, комиковать, доверяться необдуманным импровизациям, спорить с режиссером, порой подчиняться его вкусам. В то время подобные фильмы сильно и справедливо критиковались. Они могли быть дороги зрителю и мне, исполнителю, только по отдельным удачным сценам, отдельным эскизам. Меня тянуло на настоящую, художественную работу, к которой я привык в театре.

В кино мне никто не помог и я остался одинок, не приобщился к нему настоящим деловым и организационным образом. Этот отрыв ощущался мною еще и потому, что мои роли в театре были гораздо совершеннее и лучше, чем сыгранные в кино. Естественно, я хотел, чтобы и работа моя в кино была на должном уровне. Я глубоко убежден в том, что если бы я получил самостоятельность в кино, моя деятельность в кинематографии в дальнейшем оказалась бы значительно ценнее и полнее, чем это случилось в моей жизни. Поначалу были бы и ошибки, а они могут быть у всех, кто имеет дело с кинокомедией, так как это очень серьезное и сложное дело, особенно в наших условиях. Со временем приходит не только опыт и мастерство, но и гибкость в ходе комедийной мысли, вкус, отбор разнообразных, появляющихся на практике комедийных возможностей. Тренаж везде необходим. Но в комедии необходим тренаж не только для режиссеров и актеров, но и для... администрации, так как постановка дела в комедийном фильме требует и специфических организационных условий и навыков.

Поговорим о мелочах, из которых складывается опыт. Уже в съемках фильма «Когда пробуждаются мертвые» (1926) я столкнулся с «комедийной» неопытностью опытных вообще в кинематографе режиссера и оператора.

По сценарию, Никёшка, которого я играл в этом фильме, едет без билета на крыше вагона поезда. Его начинает преследовать кондуктор, и он спасается, перепрыгнув с крыши одного вагона на другую. Когда мы приехали к месту съемок, я заметил находившийся около места съемки железнодорожный мост с перекрытиями из железных ферм. Я предложил следующий вариант. Киноаппарат находится на крыше одного из вагонов движущегося поезда, ближе к паровозу. Киноаппарат направлен на хвост идущего поезда. В кадре: крыши вагонов. Кинооператор снимает замедленно, поэтому поезд идет сравнительно не быстро. Я, не торопясь, чтобы при замедленной съемке не получилось слишком быстрых движений, бегу от аппарата по крышам вагонов, перепрыгивая с одной на другую. За мной гонится кондуктор, также перепрыгивая с крыши на крышу. К тому времени, когда я перепрыгиваю на крышу последнего вагона, поезд въезжает на мост. Таким образом, в кадре начинают появляться фермы моста. Весь снимающийся состав поезда за время нашего бега по крышам въезжает на мост. Над крышей последнего вагона, куда я перепрыгнул, появляется крайняя фермa. Я с крыши вагона, подпрыгивая, ухватываюсь за последнюю ферму и на руках повисаю на ней, поезд с кондуктором, оставшимся и грозящим мне на крыше последнего вагона, едет дальше и дальше, а моя фигура, становясь все меньше и меньше от удаляющегося поезда, продолжает оставаться висеть на ферме. Одной рукой я приветственно машу кондуктору. Фигурка становится совсем маленькой. Затемнение.

Режиссер вообще не захотел снимать этой сцены. Когда же я настаивал, увлеченный эффектным кадром, а оператор меня также поддержал, то он ушел со съемки, сказав: «Снимайте сами». Во все время съемки он отсутствовал, сидя поодаль у других путей и развлекаясь тем, что давил медные пятачки под проходившими поездами. Мы провели съемку сами. Сняли сцену два раза. Трудно было перепрыгивать с вагона на вагон, а потом хвататься за железную ферму и отрываться от уходящего поезда. Но главная трудность заключалась в том, что при абсолютной неподготовленности к такой съемке надо было висеть, уцепившись за ферму моста, все то время, пока поезд не только уходил на нужное для съемки расстояние, но по даваемому сигналу останавливался, всем составом подавал назад и снова останавливался уже подо мной, давая мне возможность спрыгнуть на одну из крыш. Мне пришлось висеть таким образом дважды минуты по четыре каждый раз. Так как я не доверял своим мускулам, то я сцеплял руку с рукой и довольно острые края фермы врезались мне в кожу, оставляя кровоподтеки. Через два дня оказалось, что из съемок ничего не получилось, так как оператор из-за своей неопытности вертел ручку аппарата недостаточно замедленно, и сцена оказалась из-за этого снятой в тягучем, неубедительном темпе. Дождавшись, когда у меня немного заживут руки, мы заново пересняли эту сцену. На сей раз мне не пришлось ждать возвращения поезда, так как к ферме была незаметно привязана веревочная лестница, по которой я и спускался, когда поезд уходил на нужное для съемки расстояние. Оператор снял сцену более замедленно, и она вошла в картину.

Я уже знал, как надо снимать (на сколько кадров вертеть ручку аппарата) подобные сцены, но беда заключалась в том, что новый режиссер и новый оператор, с которыми я встречался в следующем фильме, снова не знали таких пустяков, не верили моим советам и снова получался брак при съемке.

Кто бы мог подумать, что нужна сноровка и своеобразный опыт даже для того, чтобы хорошо заснять вот такую простую сцену рыбной ловли: актер вытаскивает из воды большую рыбу, которая трепыхается у него в руках. Все.

Казалось бы, само собой разумеется, что рыба заранее насаживается на крючок, пускается в воду, актер в нужный момент ее вытаскивает, и она естественно трепыхается у него в руках. Практически получается следующее. Покупаются в магазине четыре штуки живой рыбы из садка, где они плавают уже в полусонном состоянии. Их везут к месту съемки в грузовике, в какой-либо посудине, и вот уж две из них лежат кверху брюхом. Их для большей бодрости и жизнеспособности опускают на месте съемок в воду. Одна из них к началу съемки так и плавает кверху брюхом. Другая перевернулась, но почти не двигается. Третья и четвертая бодро пошевеливают хвостами. Администраторы и ассистенты, «ответственные» за рыбу, хвастают своей предусмотрительностью и боями, которые им пришлось выдержать с дирекцией и бухгалтерией, требовавшими ограничиться ради экономии одной, ну, максимум двумя рыбами. Когда наступает время единственной и вместе с тем и генеральной репетиции, ассистенты наиболее бодрую рыбу прикрепляют на удочку актера. Вытащенная рыба довольно вяло взмахивает хвостом в руках актера, через две минуты она уже лежит, еле дыша, безжизненно и тяжело свешиваясь хвостом, лежит, никак не играя в руках актера. «Давайте свежую рыбу», – кричит режиссер. Ассистенты с помощью директора картины прицепляют вторую, и последнюю, бодрую рыбу, но она довольно вяло ускользает из их рук и так же вяло, но навсегда исчезает в темных водах. Нужно ли досказывать, что оставшаяся последняя рыба плавает вверх брюхом, не проявляя абсолютно никакой уже активности.

Вот как сложно бывает добиться на съемке самого простого эффекта. В этом примере самым горьким является то, что впервые я встретился с такой рыбной ловлей в фильме «Закройщик из Торжка» в 1924 году, в течение тридцати лет я наблюдал несколько раз на других киносъемках аналогичные сцены рыбной ловли и, наконец, через тридцать лет на съемке в Ленинграде снова сам принимал участие в такой же рыбной ловле. Не будем говорить сейчас о том, как нужно организовывать подобную съемку. Это уже не так интересно для читателя. Вспомним это для того, чтобы показать, что даже для такого пустяка необходимы опыт и соответственная «технология». Мне скажут: «Но ведь это не существенно, это ведь действительно пустяки». Тут я должен возразить: «Из пустяков складывается комедия». Если в драме не так уж существенно, что вытащенная из воды рыба не будет трепыхаться, а только мелькнет в кадре, если в драме внимание приковано не к рыбе, а к другим событиям, более существенным по ходу действия, то в комедии бывает важен и такой пустяк, как трепыхание рыбы, в нужный момент, ибо нигде, как в комедии, всякое промедление смерти подобно. Смерти подобно для смеха, который умирает в комедии при любой, пусть самой малейшей, неточности.

Вот какое внимание к разным мелочам, вот какая утомительная возня с пустяками и, казалось бы, несущественными подробностями необходима для энтузиастов комедии, для людей, желающих серьезно и успешно над ней работать. Есть, конечно, люди, которые считают все эти мелочи детскими игрушками, ненужными и несущественными для дела развития комедии. Но я убежден, что так называемые мелочи имеют немалое значение именно на первых шагах работы над кинокомедией.

И вот, сделав эти первые шаги, я надеялся, что настало время для вдумчивой и серьезной работы уже не над пустяками, а над целым рядом более серьезных проблем нашей кинокомедии. Такой работы, к сожалению, не последовало. Кинокомедия развивалась у нас бессистемно и случайно, как и на первых порах. В дальнейшем появился ряд других трудностей, о которых будет речь впереди. Лично мне не удалось получить необходимых возможностей для серьезной работы над кинокомедией, и работа в кино продолжала носить для меня случайный и пестрый характер. Такое положение дела повлекло за собой естественное, но не вполне еще осознанное для меня в то время разочарование от подобной работы.