Самайнтаун

– Вот, – сказал ему Джек небрежно и протянул Первую свечу. – Держи. Ты ведь ее искал все это время.

Ламмас, улыбаясь, весь разодетый, как на парад, причесанный и явно очень собой довольный, – Джек уже научился определять это по ширине его улыбки, – скосил на свечу глаза. Вот только руку в ответ не протянул. Хотя если бы сделал это, легко коснулся бы свечи – с Джеком его разделяло не больше метра. Они оба одинаково чувствовали холод, исходящий от огня – дыхание Колеса, движение которого свеча все-таки остановила.

– Ну же, возьми ее. Что такое? – спросил Джек, когда Ламмас заложил руки за спину, будто боролся с соблазном это сделать. – Разве ты не хочешь затушить ее? Или, подожди… Ты не можешь?

– Ах, теперь я вижу, – со смехом отозвался он. – Ты все вспомнил.

И это было так. Джек снова опустил Первую свечу, держа ее в руках так же нежно, как в самый первый раз. Вместе с тем, для чего нужна была свеча и кто такой Ламмас на самом деле, Джек вспомнил, как брат выглядел давным-давно, еще в их прошлой жизни. Вечно непричесанные рыжие локоны щекотали ему лопатки, словно ритуальный костер – как тот, что теперь горел на площади у фонтана, – и всегда лизал смуглую, почти оливковую кожу. Безмятежное море в его глазах, разделившееся в них на два цвета – карий и голубой. Сейчас же на него, однако, смотрел юноша, от всего этого очень далекий – кудрявый, белокурый, с веснушками на вздернутом носу, щербатой улыбкой и глазами темными, почти черными. Сама ночь, что их всех породила, плескалась в них. Сама гроза и осень.

– Мне казалось, ты-то знаешь, брат, что чужое надевать без спроса – дурной тон. Ничего не хочешь объяснить? – спросил Джек и пристально посмотрел Ламмасу в лицо.

Точнее, посмотрел в лицо себе.

15 Пой, маленькая гуппи, чтобы стать китом

Самайн – триумф осени. Разгуливая по паркам в октябре, люди шагают по умирающему телу земли, которую та медленно убивает. Карамельные яблоки и абрикосовый компот, которые они пекут и варят из последних ее плодов, – не что иное, как поминальные угощения на похоронах света, а танцы, игры и костюмы – проводы в мир иной. Потому каждый День города – Самайн – это похороны и есть. Призраки на них – почтенные гости, но вот мертвецам из плоти, особенно гниющей, в этот день все равно положено оставаться в своих могилах.

Однако Ламмас придерживался на сей счет другого мнения. Он не только превратил всех жителей Самайнтауна в камень, но и окружил всю площадь охотниками Херна. Джек насчитал по меньшей мере тридцать таких, обряженных в белые простыни, подобных привидениям, пока брел к Ламмасу через площадь, и еще столько же – пока стоял напротив него и протягивал Первую свечу. И это не считая оборотней предателя-Ральфа и ковенских ведьм в острых шляпах с широкими полями, которые, очевидно, к Ламмасу тоже присоединились всем скопом. Теперь первые сторожили внешние улицы, восемью лучами расходящиеся от городской площади, а вторые – самих людей. Как и они, ведьмы не двигались, но гудели, подобно осиному рою, стоя посреди толп и удерживая чары.

«Эх, хорошо все-таки не иметь головы!» – подумал Джек. Никто не знает, куда именно ты смотришь, и не видит, как ты неистово вращаешь глазами, подмечая вокруг важные детали. Джек даже задумался на секунду, а стоит ли ему вообще эту голову возвращать? В конце концов, на Ламмасе она тоже смотрелась неплохо.

Его голова. Это, Пресвятая Осень, все время была голова Джека! Немыслимо!

– Что произошло? – спросил Джек, и под этим он имел в виду все и сразу: как так получилось, что Ламмас стал носить ее вместо своей? Где тогда голова его? И где их братья? Что стряслось с ними всеми? Почему Ламмас стал таким? Что он собирается делать и для чего собрал вокруг всех этих людей? Зачем ему все это нужно?

Ламмас заговаривать не торопился, будто наконец-то проглотил свой болтливый язык. Разметав в стороны от улыбающегося лица льняные кудри, он вдруг покачал головой – чужой, без спроса себе присвоенной… Так, все, хватит думать об этом! Джек передернулся и ущипнул себя за руку повыше Первой свечи, зажатой у него в ладони, пытаясь сосредоточиться.

– Нет-нет, сначала я, – зацокал Ламмас языком. – Мне нужно убедиться, что ты и правда помнишь. Скажи мне, Джек… Кто мы такие?

– Духи пира, – ответил он незамедлительно.

– А кто такие духи пира?

– Первые жертвы, принесенные в дар богам на праздники Колеса древними кельтами. Следовательно, мы тоже кельты. Точнее, были ими когда-то…

– Правильно, правильно! – похвалил Ламмас, и Джек почувствовал себя как в школе, хотя никогда там раньше не был. Похоже, младший брат решил устроить ему настоящий экзамен. Сложил руки на груди и принялся ходить туда-сюда, покачиваясь, пока послушные ему покойники в костюмах – служители Дикой Охоты – что-то таскали и устанавливали за костром, где стоял неработающий, высохший фонтан. Джек то и дело туда поглядывал, на какие-то деревянные шесты и белые балахоны медиумов, неожиданно присоединившихся к охотникам и ведьмам. Правда, всего человек шесть или семь… Джек не смог заметить больше, покуда Ламмас опять загородил ему обзор и принялся сыпать новыми вопросами: – А сколько нас, духов пира, всего было, помнишь?

– Восемь. Я – старший, Самайн. Затем Йоль, Белтайн, Мабон, Остара, ты, Имболк и Лита.

– А что делал каждый из нас?

– Я душекосом служил, помогал душам заблудшим или привязанным к миру на тот свет отойти, эти оковы перерезал вместе с их тоской и болью. Йоль же прогоняет болезни из домов, несет избавление и рождение, но при этом злейшие морозы. Белтайн юношей и девушек венчает, красотой наделяет или отнимает ее. Мабон – в сон погружает растения, Имболк – пробуждает их, а Остара… Ох, мне правда всех надо перечислять?

– Ладно, а где мы жили?

– В хижине у того вязового леса, где Колесо нас выпускало после сожжения. Где-то… Хм, – Джек вдруг оглянулся на ту тропу, которой пришел, мощеную бледным булыжником и ведущую к Старому кладбищу. – Где-то здесь как раз и жили, верно? Да, точно, как я не понял сразу… Хижина Розы… Она сказала, хижину ее дедушке подарил некий дух из вязового леса. Та хижина когда-то была нашей, а тем духом, должно быть, был кто-то из наших братьев. Может, даже ты?

Улыбка Ламмаса дрогнула, и в этой дрожи, опустившей уголки его рта вниз, Джеку померещилась печаль. Их история, как сияющий витраж, который он сам же когда-то разбил, медленно склеивались воедино, но трещины на ней все еще были слишком глубоки. От того, как упорно Джек пытался отшлифовать их пальцами, понять все до конца, тыква его гудела, пускай и была пуста. Джек потер ее по бокам от глаз, где предполагались виски, и вздохнул поглубже, смиряясь с тем, что сначала ему, как обычно, придется Ламмасу уступить. Ответить на его вопросы, чтобы он тоже хоть что-то выложил.

– Поговаривают, будто в день Самайна всегда умирает чуть больше людей, чем в любой другой, – снова начал Ламмас таким тоном, будто рассказывал Джеку сказку. – Это правда. Знаешь, почему?

– Из-за меня, – прошептал Джек. – Ибо Самайн – Великая Жатва. Истинный сбор урожая.

– И что это значит?

– То, что я не контролирую себя. Забираю души всех без разбора, насильно их на ту сторону переправляю. Убиваю.

– Молодец, Джек! – хлопнул Ламмас в ладоши. – И для чего же нужна Первая свеча в твоих руках?

– В ней сила моя заточена. И воспоминания… Были. Я сам их вам отдал вместе с головой. Вот почему тушить свечу не должен был. Завет Имболка помнил, а его цель – забыл. – Джек сжал пальцами завитой ствол, чувствуя мягкие, податливые кости, действительно похожие на воск, и холод, от которого его руки покрывались гусиной кожей. Даже поднявшийся осенний ветер, гонящий красно-желтые листья по площади, не был настолько ледяным, как это бирюзовое пламя, которое словно становилось все меньше и тусклее с каждым его словом. – Вот почему ты хотел свечу добыть, но не так уж ради этого старался: тебе все это время не она была нужна, а я. Не удивлюсь, если ты и так всегда знал, где она находится. В конце концов, ты ведь мой брат.