Самайнтаун

Будто прочитав его мысли, Херн переменился в лице. Должно быть, тоже понял, во что вляпался. Никого не обрадует перспектива каждый день встречаться с одержимым самоубийцей, особенно учитывая, что они оба бессмертны, а значит, таких дней будет много. Очень много. Это осознание проявило неожиданные морщинки у Херна в уголках глаз, и Франц невольно прикинул, сколько же ему на самом деле должно быть лет. Интересно, Титания старше или младше? Что она вообще нашла в нем? Мускулистое тело, покрытое черно-белыми историями об охоте под закатанными рукавами дорогой рубашки, или оленьи рога, которые Франц почему-то видел у его тени, но не у него самого? Титу пленило их сходство или же их различия? Или то, что у них одновременно есть и то, и другое? То же самое, что пленило Франца в Лоре когда-то и стало настоящей причиной того, почему он согласился за ней присматривать.

– Ты убивал священных зверей, да?

– Что?

Херн, все это время преграждающий Францу путь, вторящий каждому ему шагу, замер. Франц ухмыльнулся снова, сунул руки в карманы, по привычке ища сигареты, и цокнул разочарованно языком, вспомнив, что стало с его пачкой после «Жажды». Сейчас закурить было бы как никогда кстати.

– Мой дедуля всякие байки любил рассказывать, – протянул Франц, перекатываясь с пятки на носок и обратно. – Это у нас семейное, видимо. Так вот… Когда я не слушался, он говорил, будто по лесам за нашим домом охотник бродит, который был проклят древними богами за охоту на священных зверей. Мол, друиды предупреждали его, а он не послушал. Сердце белого оленя стрелой пронзил и съел, белый медведь пошел ему на шубу, из белого лиса же он сделал шубку для жены, а из бивней белого кабана – бусы. Так и остался после этого в лесу том, когда боги приговор ему вменили. Должен он теперь покойников по землям собирать, вести новую охоту, дикую, раз праведную и человеческую не смог. Еще у того охотника, кажется, рога выросли, как у того божественного оленя, которого он первым убил… Так, значит, правда это? Только вряд ли ты в лесу за нашим домом жил, это дедушка уже придумал. Дом наш вообще-то стоял в промышленном районе, многоэтажный, и не было там никаких лесов. Зато у моего деда к тому времени уже была деменция. Упокой, Господь, его душу…

Херн ничего не ответил. Бдительность он тоже не потерял, не расслабился и опять шагнул следом за попытавшимся приблизиться Францем, хотя тот постарался отвлечь его, как мог, даже паузы драматические расставил в нужных местах. Выдержав еще одну, подольше, он вздохнул и подался в бок последний раз, проверить. Херн опять последовал за ним. Оба чертыхнулись: один от того, что до его цели оставались считанные метры, которые было просто невозможно преодолеть, а другой от того, что был вынужден тратить время на игру в салки.

Франц сдался первым. Согнулся, оперся руками о собственные колени, превозмогая голод, скребущий по венам, и выпалил первое, что пришло на ум:

– Так, ладно. Давай попробуем по-другому. Я согласен поторговаться. Что ты хочешь в обмен на возможность встретиться с Кармиллой? Что-нибудь, связанное с Титанией, может быть? Мы с ней, если что, под одной крышей живем, знаешь, я мог бы за тебя словечко замолвить, если нужно…

Франц плохо понимал людей, но вот мужчин обреченных, проклятых и запавших, как он сам, не на ту женщину, – весьма хорошо. Однако он все равно удивился, как быстро и легко подобрал нужный крючок, ведь сунул руку в чемоданчик со снастями практически вслепую. Тем не менее Херн приосанился, потер костяшками пальцев подбородок, заросший рыжей щетиной в два раза длиннее, чем раньше, и, кажется, наконец-то задумался всерьез.

Кармилла все еще сидела в той машине, не выглядывала, не показывалась, будто перестала существовать, как одно из его видений, но Франц не мог отвести от капота глаз. Нет, она все еще там. Наверное, даже наконец-то смотрит на него через темное стекло. Узнает ли теперь? Будет ли снова притворяться, когда он схватит ее за плечи и занесет свой кол?

– Видишь того урода? – спросил вдруг Херн, показывая на громилу большим пальцем, и Франц моргнул несколько раз, прежде чем смог сфокусировать взгляд на этом огромном големе (вот, на кого он похож!). Тот по-прежнему облокачивался о дверцу внедорожника, будто боялся, что Франц все-таки сможет миновать Херна и открыть ее… Или же что это сделает сама Кармилла? – Он тут вчера ночью испортил мне дивное свидание «в назидание от Ламмаса», мол, чтобы я не отвлекался и дело им не запорол. Из-за этого Титания теперь видеть меня не хочет, джимпи-джимпи меня душит, едва я пытаюсь к вашему порогу подойти. Так что да, пожалуй, я бы не отказался от своего рода поддержки…

– По рукам! – воскликнул Франц радостно. Он даже не ожидал, что это будет настолько просто. – С этого дня только и буду говорить, какой ты славный парень, Херн Охотник. Самый лучший во всем мире! После Джека, конечно, а то Тита не поверит. В общем, считай, второе свидание уже у тебя в кармане, чувак. Клянусь. Но сначала ты…

– Нет, сначала ты. Пусть Титания ответит на любое из моих писем, которые я ей послал, и тогда, так и быть, я разрешу тебе увидеть Кармиллу.

И Херн ушел, помахав ему на прощание рукой. Франц так и остался стоять столбом, ошеломленный тем, как изящно, ловко и красиво он умудрился загнать самого себя в еще больший тупик, чем тот, о который бился головой до этого. Голем снова ухмыльнулся, а затем обошел машину и сел за руль, когда в нее нырнул Херн. Черный внедорожник вместе с Кармиллой уехал, и Франц остался с чем-то, что было ненамного больше, чем ничто.

– Ты что, остатки мозгов умудрился себе вышибить?

Лора встретила его, как обычно, – недовольством. Но в этот раз оправданным: Франц вернулся домой на два часа позже, чем рассчитывал, потому что вырубился по дороге, даже не дойдя до своей машины, от кровопотери и голода. Кожаная куртка, изодранная, повидавшая всякое за прошедшую ночь, висела на нем клочьями, а по джинсам на коленях расплывались пятна грязи, рыбьего жира и мазута. Кто-то, похоже, принял его за бездомного и сжалился, потому что, очнувшись, Франц нашел у себя в кармане булочку с картошкой. Выкинуть ее не поднялась рука, и Франц, хоть и не ел человеческую пищу, положил ее на обеденный стол, как только вошел в Крепость.

После этого он умылся, причесал волосы, с которых почти слезла черно-серая краска, обнажая такой же темный, но более естественный цвет, и содрал с тела липкую, задеревеневшую от крови кофту. Последнее он сделал прямо при Лоре, потому что она вкатилась на своей коляске в коридор в самый неподходящий момент. Франц увидел в отражении зеркального комода ее вытянувшееся лицо, покрытое почти белой пудрой с голубыми тенями, и порозовевшие щеки, прежде чем она отвернулась.

– Я тебе велела ждать меня в машине в десять часов утра. Я просыпаюсь, спускаюсь, завтракаю, выхожу, а у дома нет ни машины, ни тебя. Ты меня чем слушал?!

«Откровенно говоря, ничем. Я даже не помню, когда мы разговаривали в последний раз», – хотелось честно ответить Францу, но, вспомнив, что его протыкали колом уже дважды за последние несколько часов, он решил, что будет безопаснее промолчать. Ткань отлипала от кожи с противным треском, и, в конце концов полностью избавившись от нее, Франц остался голым до пояса и расстегнутых джинсов. Удивительно, что его образ не– жизни и дурные привычки резать себя, колоть и пороть чем придется до сих пор не оставили на нем ни единого шрама, который бы не зажил. Кожа ровная, гладкая, меловая. От отца Франц унаследовал жилистое телосложение и широкие плечи, но рак в свое время загубил в нем любые намеки на атлетичность, не считая нескольких уцелевших кубиков на животе. Впрочем, показывать их Францу все равно было некому, кроме не вовремя вторгающейся Лоры и патологоанатома.

Смочив под краном на кухне тряпку, он оттер со своих ребер и шеи сгустки запекшейся крови с грязью, достал клейкий бинт и ловким, отработанным движением замотал отверстие, что еще оставалось на уровне его солнечного сплетения. Безобразное и рваное, как прореха в ткани, оно заставило Франца надуть щеки от приступа тошноты, и он спешно натянул поверх чистую футболку, висящую на вешалке как раз на подобный случай. Лора же все это время продолжала причитать на фоне:

– Ты даже не представляешь, чего мне стоило выбить этот сеанс! Если мы опоздаем, то гори все синим пламенем! Я больше не буду носиться по городу, как шавка, выслеживая клиентов Лавандового Дома и пытаясь то подкупить их, то заворожить, чтобы они мне запись свою отдали. Ты меня слышишь, Франц? Это наш последний и единственный шанс, так что шевели задницей! Живее!

– Подожди, так мы едем в Лавандовый Дом? Ах, так вот чем ты занималась все это время… Выбивала нам сеанс…

– Ты что, издеваешься?

«Черт, решил же молчать!»

И правда стоило, ибо Лора посмотрела на него так, будто он съел все ее разноцветные хлопья-колечки, для пачек с которыми на кухне у нее даже имелся свой отдельный шкаф. Вопрос Франца прозвучал глупо, ведь это он всюду возил ее прошлую неделю и пару раз даже ждал в машине возле Лавандового Дома, где она каталась по аллее. Зачем она это делала, Франц понял лишь теперь – выслеживала клиентов. Все, кто выходил из спиритического дома, рано или поздно всегда в него возвращались, а значит, у многих уже были забронированы сеансы на будущее, которые у них можно было выкупить или как-нибудь украсть.