Самый лучший комсомолец. Том седьмой

Следующая новость касалась моей любимой нефти и изрядно порадовала меня самого:

— По итогам переговоров между странами-экспортерами нефти, состоявшихся в Тегеране двенадцатого января, капиталистам-нефтяникам нанесен сильнейший удар: все добывающие нефть частные компании обязаны платить стране, в которых работают, 55-типроцентный налог. В случае нарушения против компании будет введено полное эмбарго — то есть капиталисты не получат вообще ничего. Второй удар по капиталистам от нефти еще сильнее: 24 февраля Алжир национализировал 51 процент французских нефтяных концессий. Колониальное наследие теряет силу, бывшие колонии поднимают головы и предпринимают действия, направленные на улучшение уровня жизни собственного народа. Не знаю как вы, товарищи, но я этому очень рад! А теперь поговорим о том, во что выльется новая политика стран-экспортеров нефти. На данный момент баррель — это общепринятый стандарт нефтяного объема, примерно 159 литров — на международном рынке торгуется примерно по 2,5 доллара. Потребность в нефтепродуктах растет с каждым днем, потому что энергоносители — основа индустриального мира. Капитализм учит нас, что спрос прямо влияет на цену товара, и теперь страны ОПЕК будут руководствоваться именно этим принципом. Цена на нефть будет расти, и для нашей страны это хорошо — мы ее экспортируем много, а гражданам капиталистам придется раскошелиться. Здесь же кроется и опасность — резко выросшие валютные доходы от нефтяного экспорта позволят нам прибегать к ленивым решениям: если представить нашу Родину кораблем, можно будет затыкать течи в нем валютой. К счастью, товарищи из Правительства хорошо понимают пагубность подобных решений, и, когда цены на нефть в будущем упадут — а они обязательно упадут, потому что в капитализме постоянства не бывает — мы будем к этому готовы. Ввожу термин — «нефтедоллары». Нефтедоллары станут для нас хорошим подспорьем для развития, обернувшись новыми заводами, агрокультурами, научными разработками и, конечно же, приятными бонусами для граждан: в частности, часть сырьевых доходов будет потрачена на субсидирование туристических путевок для Советских рабочих и крестьян.

И следующая новость:

— «Британский производитель автомобилей класса „люкс“ и реактивных двигателей „Rolls-Royce“ объявил о банкротстве после того, как понес финансовые потери при разработке двигателя для большого реактивного самолета по контракту с неверно оцененной ценой». Может показаться, что капиталисты надорвались, но я вижу здесь два варианта махинаций. Первый — капиталист решил избавиться от высоконаучного, трудоемкого направления реактивных двигателей, сосредоточившись на дорогущих машинках. Воспользовавшись моментом, он запустил процедуру банкротства, прекрасно понимая, что британское правительство без них обойтись не сможет, поэтому выкупит «двигательное» направление в бюджет. Старый принцип: присвоение доходов — национализация убытков. Британский пролетарий заплатит за все! Второй вариант махинации: государство решило, что стратегической важности разработки не достойны находиться в частных руках, поэтому надавило на капиталиста, чтобы под предлогом банкротства отжать двигатели себе. Помните об этом примере, когда «голоса» снова начнут читать мантры о свободном рынке и эффективности предпринимательской инициативы. Когда дело касается реально важных вещей, государство не может себе позволить отдать их на откуп частному капиталу — приходится вмешиваться, регулировать и брать под контроль. Помните основу: капитализм — это лицемерие, двойные стандарты и манипуляции.

Глава 18

— Куда поехал? — переспросил я.

— К Иркутским золотодобытчикам. Через одного бывшие зэки, — повторила Виталина.

— И жену повез? — хохотнул я.

— Не повез — она в Париж улетела.

— Что ж, сейчас Владимир Семенович наслушается деклассированных элементов и начнет петь реквиемы ворам, — предположил я. — Но нам-то чего? У нас свои дела.

И с новыми силами накинулся на вылепленные любимыми ручками манты, старательно обмакивая их в сдобренную чесноком смесь кетчупа и майонеза.

—…Таким образом, Лихтенштейн стал единственной областью западного мира, где женщины не могут голосовать, — пробубнил новость оставшийся включенным телевизор.

— В Лихтенштейне женщина — не человек, — хохотнул я. — А в Швейцарии дамы избирательное право тоже только на днях получили. И при этом мы — первая на свете страна с полным равноправием, на секундочку — являемся для так называемого цивилизованного мира тоталитарной парашей. Просто руки опускаются от такого лицемерия.

— Будет нужно — я помогу поднять, — улыбнулась Виталина. — Но вообще это такое себе равноправие — у нас женщины и на работу ходят, и хозяйство ведут, и детей в садики-школы водят, а мужик после работы домой вернулся и на диван с пивом.

— Нечестно, — подтвердил я. — Можно, конечно, на нее ответственность и переложить — надо было, мол, нормального, помогающего и понимающего выбирать, но реальность так не работает, а задним умом все сильны. Извини, не полезу — семейная жизнь штука специфическая, тем более в настолько демографически травмированной стране. Да и смысла нет — кто пи*дюка слушать будет? Геополитика с экономикой — это, как ни странно, штуки попроще, чем донести до горе-«кормильцев» тот факт, что в случае наличия полноценной работы у обоих супругов домашние обязанности было бы неплохо распределить, типа как у нас, — указал на висящий на стене у окошка разлинованный лист с заголовком «график дежурства».

— Я за эти два года отдохнула больше, чем за всю прошлую жизнь, — вздохнула Виталина.

— Это с улыбкой и гордостью говорить надо, причем — перед подружками! — назидательно заметил ей я.

Рассмеявшись, Вилочка заверила:

— О, не переживай — все, кто в курсе, мне просто образцово-показательно завидуют.

— Равно как и мне! — хохотнул я. — Видишь, какая у нас гармония.

— Посуду помой, гармонист, — хихикнула довольная девушка и ушла наводить красоту.

Ликвидировав последствия обеда, прошел в комнату и аккуратно сложил в папочку две ценнейшие бумаги. Одевшись, дождался Виталину, помог ей надеть легкую «шубку» из шерсти редкой зверушки викуньи, сам ограничился пальто, и мы вышли в солнечный, звенящий капелью, день. Сев в «Москвич», добрались до социологического НИИ и посигналили.

— Нашего Владимира Васильевича научные функционеры не любят, — коротая ожидание, поделился инфой с Вилочкой. — Он в подпольном марксистском кружке диссидента Краснопевцева состоял, за что лишился аспирантуры и был вынужден работать токарем на заводе. Прикинь какая злая ирония — на тридцать девятом году Советской власти существовали подпольные марксистские кружки, направленные на подрыв авторитета товарища Хрущева.

— Диссидента как не назови, — пожала плечами Виталина.

— Так, — согласился я. — Нефиг тут лодку раскачивать от большого ума.

В моей реальности Краснопевцев с 90-х годов был организатором и главным идеологом музея предпринимателей, меценатов и благотворителей в Москве. Это что, марксист? Фигня это, а не марксист.

На крылечко института вышел одетый в пальто, кепку и держащий в руке портфель товарищ Крылов. Миновав короткую дорожку, он забрался на заднее сиденье. Обернувшись, я пожал ему руку:

— Готовы?

— Готов! — подтвердил он.

Виталина повезла нас к выезду из города — вот бы мне собственный аэропорт, чтобы в Хабаровск не кататься!

— А я тут Виталине рассказываю о вашем диссидентском прошлом, — похвастался я.

— Молодой был, — пожал он плечами.

— Получается так, — кивнул я. — А еще рассказываю, что научные коллеги вас не любят.

— Не любят, — согласился он. — А за что научным импотентам меня любить? Таких как я — эксплуатируют и обобществляют. А теперь меня, даже не кандидата наук, на НИИ поставили. Да они меня стрихнином отравят, если возможность будет! Выскочка! Неуч! Контра!

— Ученые? — удивилась Виталина.

— Вы же из КГБ, Виталина Петровна, — удивился в ответ Крылов. — Человек остается человеком вне зависимости от профессиональной деятельности. Со всеми вытекающими.

Вилочка неловко поерзала — у нее специфическое обучение было, не настолько профессионально деформирующее.

— Кланы, — важно заметил я. — Их можно встретить везде, где существует человеческий коллектив. Кланы маскируются под номинально отсутствующую в Союзе корпоративную солидарность. «Клановость» не отменяет и не подменяет традиционные Советские научные коллективы, а существуют как бы параллельно, охватывая часть такого коллектива или части нескольких. Эти неформальные структуры становятся своеобразной надстройкой, занимая социальное пространство между коллективом и вышестоящим официальным начальством.

С интересом выслушавший Крылов кивнул:

— Крайне метко. У нас в «Африке» так и было — один начальник «государственный», другой — неформальный. Первому на все плевать — институт работы выдает, значит все хорошо. А второй окружает себя бездарностями и эксплуатирует светлые головы. «Володя, ну зачем ты так?», — начал нарочито-противно кого-то передразнивать. — «Это же коллективная работа, ну какие авторские права?». О том, что за коллективную работу платят на 180 рублей меньше, никто и пикнуть не смел — мы же коллектив! Почти семья! Так и получается — неофициальный начальник на работу на «Волге» ездит, а я — в дырявых ботинках по лужам иду, — откашлявшись, он продекламировал. — Стремимся к цели, нас ею сплотили. Кто босиком, а кто в автомобиле.