Саспыга

— Как там Саня поживает? — принужденно спрашиваю я.

— Александр поступил со мной довольно странно, — чопорно отвечает Панночка, и я не решаюсь расспрашивать, как именно. Я неопределенно, но сочувственно мычу, размышляя, как бы половчее спросить, как он вообще здесь оказался — без Саньки и, кажется, без коня. Но тут Панночка заговаривает сам. — Я даже не знал, куда идти, как ее искать, — обиженно говорит он. — Хорошо вот, до вас дозвонился…

Я опять мычу: просто не понимаю, как реагировать на это будничное «дозвонился» и что я вообще могу сказать дважды мертвецу. От неловкости я смотрю в костер. Огонь. Мобильник, со звоном летящий в огонь. Ася с визгом швыряет мобильник в огонь…

— Зачем вы за ней гоняетесь? — спрашиваю я. Глупый, наверное, вопрос, но брови Панночки вдруг поднимаются в печальном удивлении, а глаза теряют фокус, как будто зрение мешает искать ответ на сложную задачку. Он что, не знает?!

— Наверное, мне надо, чтобы она меня спасла, — наконец медленно говорит Панночка, и я слышу крошечный вопросительный знак.

— Довольно неудачный выбор спасателя, — фыркаю я. — Она же вас… ну… — Кажется, я краснею.

— Ну, это она просто сердится, — добродушно отмахивается Панночка. Я громко хмыкаю, и Панночка сникает. Металлического скрежета у ручья больше не слышно (то ли Ася отдраила чайник, то ли отчаялась), и Панночка бросает тревожный взгляд мне за спину. — Я не могу без нее, — дрожащим голосом выговаривает он, и я понимаю, что это не преувеличение и не метафора: он правда не может, в самом буквальном смысле. — Я должен искать ее, — говорит Панночка, и его заросший белобрысой щетиной подбородок начинает трястись. — Иначе умру, наверное.

Все это — перебор для одного похмельного утра. Я ощупываю шершавую поверхность корня под собой, втягиваю запах дыма, хвои и подступающего дождя. Рассматриваю бледные капли цветов на ближайшем кусте жимолости. Слабый ветер шевелит мои волосы. Потрескивают сучья в костре. Где-то в соседнем кедраче выступает кукушка. Панночка сопит носом, глаза у него красные и мокрые, и от него шибает гелем для душа, конским потом и мокрой землей.

— Вы извините, но вы и так мертвый, — сердито говорю я. Панночка отшатывается, и из его глаз течет. Он не плачет. Слезы сами текут из глаз, и он машинально размазывает их по щетине, как будто смахивает воду.

— Я должен ее искать, — бубнит он, — должен, чтобы…

Ася выныривает к костру с полным чайником в руке. Ладони у нее красные от холода и все в разводах жирной сажи, волосы на висках мокрые, с бровей капает, и мазок сажи на щеке похож на горелое пятно на резиновом лице куклы.

Кофе все делает лучше. С кофе и сигаретой (осталось девять) я становлюсь добрее — а вот Ася, похоже, нет.

— А зефирки? — нагло спрашивает она. Панночка стискивает зубы и прикрывает глаза; крылья его носа нервно подрагивают.

— Кажется, ты отказалась… — холодно говорит он.

— От какао. А зефирки мне нравятся. А какао я ненавижу. Так какого черта ты впихиваешь мне комплект? Почему нельзя взять только то, что нравится? — ее голос забирается все выше и становится все пронзительнее. Бедный Панночка, снова думаю я; у Аси в этом сезоне сложности с комплектами, и он попал под раздачу. Из кармана Асиной куртки ехидно ухмыляется обгорелая кукла.

— Я тебе кто, по-твоему, что ты на меня орешь все время?! — взрывается Панночка.

— Ты — навязчивый мертвец, — глухо отвечает Ася. — Как ты вообще сюда притащился? Если знаешь дорогу — поговорим, а если так, наугад потусить пришел, то проваливай!

Сжав челюсти и не отводя холодных глаз, Панночка вытаскивает из внутреннего кармана ватника пакетик зефирок и с оттяжкой бросает их Асе на колени. Она тут же ловко извлекает из него целую горсть. Протягивает открытый пакет мне. Бред какой-то, думаю я. Зефирка нежно, пудрово касается моего неба и тут же прилипает к зубам. Полный бред, думаю я, поспешно запивая ее кофе и отколупывая остатки языком.

— Так чего приперся? — мерзким голосом спрашивает Ася. Ее рот набит зефирками, и выходит невнятно.

Панночка нервно косится на меня.

— Может, не будем сейчас, — он делает большие глаза, чуть поводит головой в мою сторону, и мне становится неловко и в то же время смешно.

Губы Аси растягивает медленная нехорошая улыбка. Она неторопливо вытаскивает из кармана куклу и прилаживает ее на колене, не сводя глаз с Панночки. Я залпом допиваю кофе и вскакиваю.

— Пойду палатку собирать.

У меня за спиной что-то тихо и напористо говорит Ася, и Панночка в отчаянии восклицает:

— Ты можешь вести себя как нормальный человек?

Сбегая, я слышу, как медленно сопит Ася, а потом снова заговаривает — по-прежнему негромко и почти спокойно. У костра собирается черная-пречерная туча, которая сейчас рванет так, что вчерашняя гроза покажется легким дождиком. Я с разбега падаю на колени перед палаткой и торопливо просовываю голову в ее душноватое, полное шорохов нутро.

Скандалящие голоса лезут в оранжевые нейлоновые сумерки. Я запихиваю спальник в гермомешок, но это недостаточно шумно, и мне хочется упасть на коврик и натянуть спальник на голову. Я снова лежу и притворяюсь спящей, а за стеной, которая сделана больше из согласия считать ее стеной, чем из реального вещества, Санька ругается с туристками, Аркадьевна ругается с Ильей, родители ругаются друг с другом. Как же они все достали. Как я хочу, чтобы стало все равно. Вот было бы здорово: они друг друга мочат, а мне пофиг. И ведь почти получилось, мне было пофиг, когда Ася замочила Панночку, это дно, но я хочу упасть, как же хочется есть, а к костру не подойти, было бы пофиг — могла бы сходить взять мяса пусть хоть выцарапывают друг другу глаза пальцами когтями скрюченными лапками

Я с рычанием скатываю коврик. Коврик тоже шуршит, пальцы скользят по нему омерзительно сухо, как присыпанные зефирной пудрой, и от этого ощущения почти тошнит. Желудок скручивает судорогой. Надо было поесть — и поела бы, если бы Ася не закатила скандал, нашла время для капризов, думает только о себе, и почему я вообразила, что она мне нравится, просто так выпало, известное дело, кому помогаешь, тот и нравится, а посмотришь на трезвую голову — безалаберная эгоцентричная дура, к тому же убийца, сама виновата, никто, кроме нее, не виноват, нормально с людьми разговаривать надо, а не посылать их ни за что, то им зефирок подавай то буквы в телефоне неправильные а ты потом вытаскивай вот не буду не должна вообще

вытаскивай

(но я не хочу не хочу этих забот хочу лететь хочу темноты хочу

освобождения)

…Тяжелые, торопливые шаги — кто-то почти бежит мимо палатки и вдруг останавливается.

— Ей-богу, было лучше, когда ты молчала! — ревет Панночка над моей головой и несется куда-то дальше.

Тугая защелка гермомешка прищемляет кожу на подушечке пальца, как больно, искры из глаз, как от взорванного телефона.

— А где Панночка?

Ася пожимает плечами и затягивает собранный арчимак. У меня холодеют руки. Несколько мгновений я всерьез готова сорваться и бежать на поиски трупа: верю, что убийство вошло у нее в привычку. Ася ловит мой всполошенный взгляд. По ее челюстям прокатываются желваки, на щеках вспыхивают красные пятна.

— Мы поссорились, — сухо говорит она. — Он ушел.

— Куда? — глупо спрашиваю я. Ася снова пожимает плечами. — То есть он гонялся за тобой по всей тайге, дважды воскрес, а теперь вы поссорились и он просто ушел? — я исхожу ядом.

— Да. — Ася на мгновение задумывается. — Он, в общем-то, не обязан быть рациональным, — она нервно усмехается, и я раздраженно закатываю глаза: объяснение глупейшее. — Он плакал, — добавляет Ася. Она отводит глаза, и видно: не то чтобы она врет, но в детали вдаваться не хочет.