Савва Мамонтов

Художественный мир преображался. В начале 1897 года состоялась юбилейная XXV выставка передвижников. Товарищество покинули Куинджи, Репин, В. Васнецов, Клодт, К. Маковский, но на юбилейной выставке участвовали все, кроме Куинджи.

Сергей Павлович Дягилев так высказался об этом событии: «Передвижная выставка из года в год отделывается от своей первоначальной окраски и становится гораздо разностороннее. Поворот этот следует приписать двум условиям: общей перемене требований и появлению молодежи московской школы, влившей совсем новую струю в нашу живопись. (В 1894–1895 годах в члены Товарищества были избраны Серов, Ендогуров, Корин, Бакшеев, Шанкс. — В. Б.)Отсюда, из этой кучки людей, от этой выставки надо ждать того течения, которое нам завоюет место среди европейского искусства».

Приглашая Серова участвовать в выставке молодых художников в музее барона Штиглица в Петербурге, а потом в Мюнхене, Дягилев был убежден в успехе новой школы: «Русское искусство находится в настоящий момент в том переходном положении, в которое история ставит всякое зарождающееся направление, когда принципы старого поколения сталкиваются и борются с вновь развивающимися молодыми требованиями. Явление это… вынуждает… прибегнуть к сплоченному и дружному протесту молодых сил против рутинных требований и взглядов старых отживших авторитетов».

Для Дягилева творчество такого новатора, как В. М. Васнецов, было невыносимо устаревшим, но в первых двух номерах «Мира искусства», вышедших в 1898 году, без всяких комментариев, журнал поместил множество иллюстраций васнецовских работ. В первом номере: «Затишье», «Битва скифов», «Богатыри», «Витязь у трех дорог», из росписей Владимирского собора — «Адам и Ева», «Никита Новгородский», «Нестор-летописец», «Прокопий Устюжский», орнаменты, а также фотографии шкафов, сделанных по рисункам Виктора Михайловича, и рисунок блюда. Во втором номере: фотографии Абрамцевской церкви и еще одного шкафа.

Видимо, это была редакторская уступка Мамонтову, который, давая деньги художественным бунтарям, оставался верным живописи Васнецова, пластике Антокольского.

Счастливый для русского искусства и для Саввы Ивановича 1897 год заканчивался премьерой «Садко». Представления состоялись 26, 28 декабря. На третье — 30 декабря — приехал из Петербурга Николай Андреевич Римский-Корсаков с супругой. Ради такого гостя — все лучшее напоказ. Вместо Алексанова Савва Иванович выпустил Шаляпина, вместо Негрин-Шмидт — Забелу-Врубель.

За два спектакля оркестр подтянулся, в очередной раз изумил Шаляпин и танец его возлюбленной Иолы Торнаги в Подводном царстве с кордебалетом русалок в виде серпантина, взятого из французского этуали. Иллюзия дышащего океана изумляла.

Но Римский-Корсаков не забудет своих огорчений и через много лет. Читаем в его воспоминаниях: «В оркестре помимо фальшивых нот не хватало некоторых инструментов; хористы в первой картине пели по нотам, держа их в руках вместо обеденного меню, а в четвертой картине хор вовсе не пел, а играл один оркестр. Все объяснялось спешностью постановки. Но у публики опера имела громадный успех, что и требовалось С. И. Мамонтову. Я был возмущен, но меня вызывали, подносили венки, артисты и Савва Иванович всячески меня чествовали, и я попал как „кур в ощип“».

Неистребимое «авось» исповедовалось Частной оперой так же свято, как и гениальность. Публика «авось» прощала. Оркестр, верно, жидковат. Итальянец Эспозито не понимает сути русского язычества, хранимого в напевах старины глубокой, исполняемой музыки не понимает! Но Секар-Рожанский как запоет: «Высота ль, высота ль поднебесная!» — сердце замирает. Слезы навертываются на глаза от плачей Волхвы-Забелы: «Уедешь в дальние края, увидишь синие моря». А варяг Шаляпин? — Скала. Бас Бедлевича — царя Морского — рокочет аки океан. Все мощно, все по-нашему, по-русски. Театр не вмещал желающих видеть и слышать. Мамонтов тотчас поднял цены, но люди денег не жалели.

Поговорка «Куй железо пока горячо» родилась в кузне, но это мудрость торгашей.

Савва Иванович, раскинув быстрым умом, предложил Рахманинову разучить и поставить «Майскую ночь». Римский-Корсаков нравится, на него идут, чего же от добра добра искать!

Работа закипела, но глубокой ночью 20 января, после постановки «Хованщины» Театр Солодовникова запылал.

Актеры, поднятые трезвоном, прибежали на Дмитровку и боролись с огнем, помогая пожарникам. Сцену с костюмерными, склады с декорациями спасли.

На следующий день труппа Частной оперы собралась в доме Мамонтова. Мамонтов предложил арендовать Интернациональный театр на Большой Никитской. Первый спектакль дали уже 24 января. Публики было мало, москвичи еще не поняли, что это та же Частная опера. Но поклонники поднесли дирекции Винтер серебряный венок с лентой: «Русская Частная опера. Правда в огне не горит и в воде не тонет. Вперед!»

Вперед так вперед! 30 января состоялась премьера «Майской ночи». Рахманинов, дирижируя, страдал за ошибки оркестра, за свою беспомощность, но Голову пел Шаляпин, и зрители были довольны.

Промахи критика высмеивала ядовито и по делу. О хористах в «Садко» было сказано: «Они необыкновенно сильны… в паузах. Если б хоть отчасти они были сильны там, где хору надо петь».

Недоделки, однако, не заслонили главного. Критик Н. Д. Кашкин писал в газете «Русские ведомости»: «После „Садко“ мы считаем Н. А. Римского-Корсакова решительно не имеющим соперников между современными композиторами в отношении художественного мастерства… Русской частной опере выпала на долю честь и даже историческая заслуга впервые поставить такое замечательное произведение».

6

Великим постом Московская Частная опера открыла гастроли в зале Петербургской консерватории. Помог Римский-Корсаков. Но не ради его заботливых хлопот, а ради русской музыки вся первая неделя выступлений была отдана операм Николая Андреевича. Это ведь вызов не только дирекции Мариинского Императорского театра, это был вызов всему петербургскому чиновно-сановному обществу.

Афиша Театра Винтер предлагала «Садко», «Псковитянку», «Хованщину» (Мусоргский не успел закончить оперу, Римский-Корсаков ее дописал, оркестровал, отредактировал), снова «Псковитянку», «Садко» и обещала премьеры «Майской ночи» и «Снегурочки».

На «Садко» 22 февраля публики было немного. В одно время с Театром Винтер гастролировала труппа из Германии, которая привезла вагнеровские оперы. Но в зале Консерватории был «Нянь» русского искусства Владимир Васильевич Стасов. «Садко» был его любовью, его детищем. Владимир Васильевич участвовал в разработке либретто. Это он настоял, чтобы опера-былина начиналась сценой народного пира, присоветовал ввести образ жены Садко — Любавы.

Шумные приветствия Стасова артистам, декораторам, композитору — не поза, не вызов кому бы то ни было, а всего лишь состояние души. Доволен был спектаклем и сам композитор. Он усердно репетировал оперу с труппой, и та чутко отзывалась на каждое его пожелание. «Садко» был дан в весьма приличном виде… «Опера понравилась и была дана несколько раз», — писал Римский-Корсаков в «Летописи моей музыкальной жизни».