Савва Мамонтов

Стасов справедливо оценил заслуги отечественного купечества. «В деле помощи искусству выступили у нас, на нашем веку, на наших глазах — интеллигентные русские купцы. И этому дивиться нечего, — радостно утверждал Владимир Васильевич. — Купеческое сословие, когда оно, в силу исторических обстоятельств, поднимается до степени значительного интеллектуального развития, всегда тотчас же становится могучим деятелем просвещения и просветления».

Подобная оговорка тоже была приятной. Савва Иванович мог торжествовать. Даже сдержанный Цезарь Антонович Кюи прислал благодарное письмо:

«Вы для русской музыки сделали очень много. Вы доказали, что кроме Чайковского у нас есть и другие композиторы, заслуживающие не меньшего внимание. Вы поддержали бодрость Римского-Корсакова и желание в нем дальнейшего творчества (без Вас он бы совершенно пал духом). Вы протянули руку помощи нашему искусству, изнемогавшему под гнетом официального нерасположения и презрения. Как же Вам не сочувствовать и не быть благодарным».

В ответ Савва Иванович разоткровенничался:

«Ранее я выносил потоки злобы, сплетен и разных заушений со всех сторон, никто не решался верить, что я работаю для искусства. Но время и выдержка берут свое, и масса публики почувствовала, что это не пустая затея, а что тут есть чистое и хорошее. К Частной опере стали относиться жизненно и даже горячо».

В другом письме он радостно сообщает: «Наблюдается знаменательное явление. Публика резко выражает симпатии к русским операм, а из иностранного репертуара ничего знать не хочет. Хорошо исполненные „Ромео и Джульетта“ или „Самсон и Далила“ не собирают и трети театра. Словом, князья, бояре, витязи, боярыни, простонародье, скоморохи со сцены не сходят».

С Кюи Савва Иванович познакомился в Петербурге во время гастролей, а вот с его музыкой чуть позже, сразу по возвращении в Москву.

Кружок любителей русской музыки, собравшись у Керзина, отметил тридцатилетие оперы Кюи «Вильям Ратклифф». Савва Иванович был на заседании и написал Кюи письмо: «Стыдно признаться, я до сих пор не был знаком с Вашей музыкой. Теперь я знаю до некоторой степени характер Вашего творчества. Он совершенно согласуется с тем личным впечатлением, которое я вынес из беседы с Вами. Вы на мой взгляд тонко и общечеловечно чувствующий человек и чистоплотный и деликатный романтик».

Что расточать комплименты композитору? Лучшая похвала — осуществление постановки. И Савва Иванович спешит сообщить: «Остаюсь при намерении попробовать осилить его („Анжело“. — В. Б.)на будущий сезон». Письмо написано 27 апреля 1898 года. Вдохновленный успехом гастролей, Мамонтов уже не только берет в репертуар то, что лежит на поверхности, не востребованное до поры. Он заказывает оперы. Заказ для искусства — жизнь. Без заказа не было бы «Сикстинской капеллы».

Старый сотрудник Мамонтова, Николай Сергеевич Кротков, автор «Алой розы», с которой все и началось, написал для Частной оперы «Боярина Оршу». Савва Иванович решил поставить «Боярина» уже осенью, и Кротков, обрадованный, но строгий к себе, садится и заново переделывает первый акт, а в декабре он в отчаянии попросит снять оперу с репертуара, недовольный собственной инструментовкой. Взамен предлагает туманный символический сюжет: два «ничто», одно тяжелое, бесталанное — символ Большого театра, другое иное, гениальное, полное жизни и высоких стремлений, — символ Частной оперы. Либретто пишет Савва Иванович, музыку он — Кротков.

Савва Иванович предложение похвалить публично себя и изничтожить Большой театр не принял. Написал другое либретто — «1812 год». Музыка была заказана молодому, очень больному композитору В. С. Калинникову. Сначала оперу собирался написать Римский-Корсаков, но либретто ему показалось наивным до беспомощности. Для Калинникова сто рублей ежемесячной зарплаты были спасением от голода. Однако потребовать от миллионера драматургических переделок он не мог. Зато требовал и капризничал автор либретто. Работа для Калинникова получилась тягостной. Чахотка вскоре свела молодого человека в могилу. Написан был только «Пролог», который Савва Иванович и представил публике в одном сборном спектакле.

Работала для Театра Винтер и Валентина Семеновна Серова. Ее опера «Илья Муромец» увидела сцену 22 февраля 1899 года. Провал был полный. Не спасли декорации Тоши, не спас Шаляпин, певший богатыря Илью. Валентина Семеновна утешалась отзывом сына: «Мне твой почетный провал дороже дешевого успеха». Публика, однако, не нашла в опере ни былинной мощи, ни русской национальной напевности. Впрочем, С. Н. Кругликов, который ушел от Мамонтова и был директором Московской филармонии, отозвался о новом сочинении Серовой с похвалой.

9

Лето 1898 года — счастливое в жизни и в творчестве друзей Саввы Ивановича. Гении шалили, гении трудились… Русская природа, влюбленность, любовь, свадьба… Многое вместилось в то лето.

Шаляпин, Иола Торнаги, Коровин, Антонова, Рахманинов, Кругликов, Малинин, Савва Иванович нагрянули во Владимирскую губернию, в Путятино, в имение Татьяны Спиридоновны Любатович.

Сыграли свадьбу Шаляпина и Торнаги. В Путятине церкви не было, венчались в соседнем селе, в Гагине. Венец над Шаляпиным держал Рахманинов, над Иолой — Коровин. Посаженым отцом на свадьбе был Савва Иванович.

Погуляли и за дело. Савва Иванович уехал в Париж поправлять здоровье. Шаляпин и Рахманинов остались разучивать новый репертуар к осеннему сезону.

Рахманинов уже сообщил Мамонтову, что покидает театр. Работа дирижера его выматывала, в Частной опере приходилось трудиться на износ. За один месяц в конце 1897 года ему пришлось дирижировать пятью разными операми и еще готовить к выпуску «Майскую ночь» Римского-Корсакова.

Савва Иванович попросил Сергея Васильевича не объявлять об уходе, пройти с артистами их новый репертуар.

Клавдия Спиридоновна Винтер о всех делах сообщала Савве Ивановичу в Париж.

«Жизнь у нас в деревне идет хорошо, — писала она в июне, — только вот у Тани нет занятий… Шаляпин ежедневно учит Фальстафа часа полтора с Анатолием Ивановичем… А уж о Сереже и говорить нечего, он теперь от нас удалился, или бродит один в лесу, или занимается у себя в домике».

Рахманинов действительно воскрес после провала Первой симфонии. Творческая потогонная суета Частной оперы оказалась целительной. Он снова начал сочинять.

Артисты не только наслаждались природой, учили новые партии, но и зарабатывали деньги. В этом же письме Клавдия Спиридоновна сообщает: «Шаляпин имел такой успех, что просто стон стоял в Сокольниках. Сейчас приняла кассу от Литвинова, на долю каждого пришлось по 150 рублей, все же лучше прежних двух разов».

Но нам особенно важно письмо из Путятина от 20 июня: «Таня мне говорила, что она уже писала Вам о Борисе Годунове, что он очень хорош в исполнении Шаляпина. Один раз только разбирали, а впечатление громадное. Не вздумаете ли поставить, пока у нас служит Шаляпин?»

Уже через несколько дней Клавдия Спиридоновна сообщает в Париж: «Телеграмму Вашу о Борисе Годунове получили. Секар едет в Путятино на эту неделю, чтобы совместно с Шаляпиным учить Самозванца. 1-го же июля он уезжает заграницу… Таня даже купается в пруду». В этих трех строках вместилось множество информации. Мы видим, как мгновенна реакция Саввы Ивановича на предложение поставить «Бориса Годунова». Репетиции начались тотчас. Все дела — в сторону. И опять спешка: основную работу по разучиванию заглавных партий нужно сделать в неделю… А Таня — близкий, дорогой человек, о котором Савве Ивановичу приятно знать даже малости.