Савва Мамонтов

В «Псковитянке» Шаляпин произвел фурор. 25 февраля Владимир Васильевич опубликовал свою знаменитую коротенькую статью «Радость безмерная».

«Кто был в зале консерватории вчера, 23 февраля, — писал он в „Биржевой газете“, — наверное никогда, во всю свою жизнь, этого вечера не забудет. Такое было поразительное впечатление. Давали в первый раз, после долгого антракта изгнания и добровольного неведения, одну из лучших и талантливейших русских опер: „Псковитянку“ Римского-Корсакова. Эта опера так сильно даровита, так характерна и своеобразна, что, само собой разумеется, ее давно уже нет на нашей сцене».

«Псковитянка» убедила всех в том, что «одним художником у нас больше. Это — оперный певец Шаляпин, создавший нечто необычное и поразительное на русской сцене… создавший такого „Ивана Грозного“, какого мы еще никогда не видели ни на драматической, ни на оперной сцене». Стасов припомнил и его Варяжского гостя в «Садко»: «Среди этого древнего пейзажа вдруг является перед нами сам варяг, у которого кости словно выкованы из скал… гигантский голос, гигантское выражение его пения…»

Савве Ивановичу принесли газету в театр.

— Феденька! Это пока не бессмертие, но несомненная слава.

Шаляпин уставился в газету через плечо Саввы Ивановича и нашел, чем ответить:

— Где они таких отыскивают в Москве? Вот люди-то! Это не про Шаляпина, Савва Иванович! Это все про Мамонтова.

— Феденька, ты зри в корень! Сей гимн твоему Грозному. А сколько восклицательных знаков: «Боже, какой великий талант! И такому-то человеку — всего 25 лет!» Феденька, беру свои слова обратно: это как раз о бессмертии.

Ночью, оставшись один, Савва Иванович дотошно перечитывал статью: «Только московская Частная опера, на днях к нам из Москвы приехавшая в гости, смотрит на русские талантливые музыкальные создания иначе и дает нам взглянуть на многие чудные вещи, тщательно от нас скрываемые… Итак, сидел я в Мамонтовском театре и раздумывал о горестном положении русского оперного, да и вообще музыкального дела у нас, как вдруг»… и далее все о Шаляпине, который «безмерно вырос», но, однако ж, у Мамонтова…

7

В начале марта Частная опера представила петербургскому зрителю «Снегурочку». Николай Андреевич Римский-Корсаков сам вел репетиции, трепетно прошел заглавную роль с Надеждой Ивановной Забелой-Врубель.

В книге о Мамонтовском театре В. П. Россихина приводит отзыв М. Ф. Гнесина о вокальных возможностях актрисы. Ее голос был «ровный-ровный, легкий, нежно-свирельный и полный красок или, точнее, сменяющихся переливов одной какой-то краски, предельно выразительный, хотя и совершенно спокойно льющийся. Казалось, сама природа, как северный пастушок, играет или поет на этом одушевленном музыкальном инструменте… И какой облик!.. Эти широко расставленные сказочные глаза, пленительно-женственная, зазывно-недоумевающая улыбка, тонкое и гибкое тело и прекрасные, длинные руки».

Для композитора Снегурочка Забелы-Врубель была идеальным воплощением творческой мечты. И вдруг, как гром среди ясного неба. В день спектакля Мамонтов заменил Надежду Ивановну вызванной из Москвы, как на пожар, юной, розоволикой актрисочкой. В афишах вычеркивали Забелу-Врубель и вписывали Алевтину Пасхалову.

Савва Иванович хоть и грешил поспешностью большинства постановок, но о пополнении, обновлении труппы пекся неустанно. Будь у него достаточно средств, завел бы свою оперную школу… У каждого своя червоточина. Савва Иванович впадал в мелочную деспотическую экономию, не желая прибавить лишний рубль жалованья певцам, отказываясь купить нужное количество холстов и красок для декораторов, но он же за свой счет посылал молодых актрис и актеров учиться пению, а на примете у него было всегда несколько юных дарований.

Конечно, Мамонтов сгенеральничал. Никому не ведомая Пасхалова заняла место Забелы, благоговейно подготовленной композитором и не менее благоговейно Врубелем. Костюм и грим были продуманы до пуговиц, до каймы на подоле.

Бедная Пасхалова, встреченная ледяным молчанием товарищей по сцене, совсем еще начинающая, горящая желанием очаровать публику, послужить искусству, доброму Савве Ивановичу, — спела бесцветно, а выглядела еще бесцветнее. Мамонтов, не желая того, подставил молодую певицу. И конечно, был не понят. Римский-Корсаков писал Кругликову: «Я вел дело в простоте душевной, а встретился с самолюбием самодура. Замечаю, что в Московской частной опере царствует значительная доля лицеприятия, талантливых людей оттирают».

Роль Снегурочки Забеле возвратили, но Савва Иванович, видимо, был все-таки злопамятным, по крайней мере своенравным и капризным человеком. Не увольняя Надежду Ивановну из труппы, театру Врубель был нужен, он все время обходил ее ролями. Через год Михаил Александрович писал сестре: «Наде грустнее: ее право на артистический труд в руках Мамонтова, у которого в труппе целых 9 сопран и полный разгул фаворитизму и глумлению над заслугами. Ей мало приходится петь…» Римский-Корсаков «кончил новую оперу на сюжет „Царская невеста“ из драмы Мея. Роль царской невесты Марфы написана им специально для Нади. Она пойдет в будущем сезоне у Мамонтова; а покуда такой знак уважения к таланту и заслугам Нади от автора заставляет завистливую дирекцию относиться к ней еще суровее и небрежнее». Свидетельство для Саввы Ивановича малоприятное, но было в нем и такое. Не ангел.

8

Русская Частная опера прибыла в Петербург частным образом, и ее восприняли сначала как частное дело частного лица, но за великолепным «Садко» следовала потрясающая «Псковитянка», эпопея «Хованщины», теплые слезы «Снегурочки». За два неполных месяца с 22 февраля по 19 апреля москвичи сумели заявить о себе как о явлении национальном, историческом. Героев события, несмотря на то, что опера организм сложный, что это коллектив, было двое: Мамонтов и Шаляпин.

Шаляпин задел за живое сановный Петербург. Не все поняли, не все согласились с восторгами Стасова, но это был не фейерверк быстро сгорающей сенсации, а ровный чистый пламень национального гения.

Триумф, в особенности русский триумф, невозможен без традиционного оплевывания, без попытки затолкать вылезшее тесто обратно в дежу, развенчать, утопить, уничтожить.

Редактор музыкального отдела «Нового времени» Михаил Михайлович Иванов, знаток античности, ходячая энциклопедия, съязвил: «По-моему, у г. Шаляпина в Грозном на первом плане везде стоит внешность… Она поглощает его внимание, все его силы…»

Преображение Шаляпина в Москве Иванов считал дутым, видя в этом проявление антагонизма, соперничества двух столиц.

Ответ Стасова был беспощадным, начиная с заголовка — «Умозрительный музыкальный критик».

Частной опере Владимир Васильевич посвятил большую, обстоятельную статью. Поставив Мамонтова в один ряд с Третьяковым и М. П. Беляевым (Беляев собрал библиотеку произведений русских композиторов, занимался не только изданием партитур, но и организацией концертов отечественной музыки), Стасов писал в этой своей статье: «У нас существует настоящее гонение на русские оперы. Надо полагать, что для наших казенных театров нет никакой надобности в талантливых русских операх. Их там преследуют. Их там презирают. „Руслана“ 14 лет не давали». И воздавал хвалу Частной опере не громогласием словес, а самим перечислением постановок: «Лучшая часть нашей публики, средняя, с восторгом принимает широкий, великолепный дар С. И. Мамонтова и с любовью идет смотреть: „Псковитянку“, „Снегурочку“, „Садко“, „Князя Игоря“, „Хованщину“, „Русалку“… Московская русская опера — одно из крупнейших проявлений… духа доброжелательства на пользу родины и соотечественников».