Сборник "Чарли Паркер. Компиляция. кн. 1-10

Сначала, увидев меня, он ничего не сказал, а просто открыл дверь и кивнул, после чего повернулся и провел меня в кухню. Я закрыл за собой дверь и пошел за ним. На кухне горели две свечи – одна на подоконнике, другая на столе. Рядом со второй свечой стояла бутылка хорошего – может быть, даже очень хорошего – красного вина, графин и два бокала. Джимми нежно притронулся к горлышку бутылки и погладил ее, как любимую кошку.

– Я ждал повода откупорить ее, – сказал он. – Но в эти дни было не слишком много причин для празднования. В основном я хожу на похороны. Доживешь до моего возраста, и у тебя будет так же. В этом году я уже был на трех похоронах. Все три копы, и все умерли от рака. – Он вздохнул. – Я не хочу уйти таким образом.

– Эдди Грейс умирает от рака.

– Я слышал. Думал сходить навестить, но мы с Эдди… – Он покачал головой. – Общего у нас было – только твой старик. Когда он умер, нам с Эдди было не о чем говорить.

Я вспомнил, что сказал мне Эдди перед моим уходом: что Джимми Галлахер проводит жизнь во лжи. Может быть, Эдди имел в виду, пусть косвенно, гомосексуальность Джимми, но теперь я узнал, что бывает и другая ложь, которую не следует раскрывать, даже если это ложь умолчания. И все же не Эдди было судить о жизни других, как он судил Джимми. Все мы поворачиваемся к миру одним лицом, а другое скрываем. Иначе не выжить. Когда Джимми облегчил свою душу и передо мной постепенно открылись тайны отца, я начал понимать, как Уилл Паркер гнулся под их тяжестью, и я ощутил только печаль по нему и по женщине, которой он изменил.

Джимми взял из ящика стола штопор и аккуратно срезал с бутылки фольгу, прежде чем вкрутить его в пробку. Два поворота, небольшое усилие – и пробка вышла с приятным воздушным хлопком. Джимми осмотрел ее, чтобы убедиться, что на ней нет следов гниения, и отбросил в сторону.

– Раньше я нюхал пробку, – сказал он, – но потом мне сказали, что это ничего не говорит о качестве вина. Стыд. А мне нравился этот ритуал, пока я не узнал, что он выставляет меня профаном.

Прежде чем перелить вино в графин, он поставил рядом свечу, чтобы видеть поднимающийся к горлышку осадок.

– Не нужно оставлять его долго стоять, – сказал он, закончив. – Такое только для более молодых вин. Это смягчает танины.

Он налил два бокала и сел, потом поднял свой бокал к свету свечи, чтобы проверить цвет, поднес к носу, понюхал, легонько поболтал, прежде чем понюхать снова, и обхватил стекло рукой, чтобы согреть. Потом, наконец, продегустировал, погоняв вино во рту, улавливая оттенки вкуса.

– Сказочно, – проговорил он и поднял бокал, чтобы произнести тост: – За твоего старика.

– За моего старика, – повторил я и пригубил вино. Вкус был богатый с земляным привкусом.

– «Домен де ла Романе-Конти», урожай девяносто пятого года, – сказал Джимми. – Это был неплохой год для бургундских вин. Мы пьем вино ценой шестьсот долларов за бутылку.

– Что мы празднуем?

– Окончание.

– Окончание чего?

– Лжи.

Я поставил бокал.

– Так с чего ты хочешь начать?

– С мертвого ребенка. С первого мертвого ребенка.

Никто из них в ту неделю не хотел работать с двенадцати до восьми, но так уж выпал жребий, так легли карты, – или какое еще клише можно применить для данной ситуации, так судьба распорядилась. В тот вечер окружное управление устраивало вечеринку в Украинском национальном доме на Второй авеню, там всегда пахло борщом, пирогами и перловым супом из ресторана на первом этаже, где режиссер Сидни Люмет вскоре будет репетировать сцены к своим фильмам, прежде чем начать снимать; так что через какое-то время Пол Ньюман и Кэтрин Хепберн, Аль Пачино и Марлон Брандо будут ходить вверх-вниз по тем же ступеням, что топтали копы из Девятого округа. Вечеринка устраивалась в честь того, что трое полицейских в этом месяце были награждены боевыми крестами – так называли зеленые нашивки, которые получали те, кто участвовал в какой-нибудь перестрелке. Девятый округ уже снова стал Диким Западом: копы погибали. Если на тебя и другого парня такое свалилось, сначала стреляй, а потом беспокойся о бумажной работе.

Тогда Нью-Йорк был не такой, как сейчас. Летом шестьдесят четвертого расовые трения в городе дошли до пика, когда один патрульный при исполнении служебных обязанностей убил в Гарлеме пятнадцатилетнего Джеймса Пауэлла. То, что начиналось как мирные протесты против убийства, вылилось в беспорядки восемнадцатого июля, когда в Гарлеме моментально собралась толпа, крича «Убийцы!» укрывшимся внутри участка полицейским. Джимми и Уилла послали на подмогу, в них полетели бутылки, кирпичи и крышки мусорных баков, мародеры расхватывали продукты, радиоприемники и даже оружие из ближайших магазинов. Джимми до сих пор помнил, как какой-то полицейский капитан уговаривал участников беспорядков разойтись по домам, а в ответ слышался смех и крики: «Мы и так дома, белый парень!»

Через пять дней беспорядков в Гарлеме и Бед-Стай один человек погиб, пятьсот двадцать были арестованы, и это было зловещим предзнаменованием для мэра Вагнера. Его дни были сочтены еще до беспорядков. При его администрации уровень убийств удвоился до шестисот в год, и еще до того, как застрелили Пауэлла, город будоражило убийство женщины по имени Китти Дженовезе близ Куинса, где жил средний класс. Она была заколота посли серии нападений, совершенных одним и тем же человеком, Уинстоном Мосли, и двенадцать человек видели или слышали убийцу в это время, но большинство решили не вмешиваться сами, а только вызвали полицию. Было такое ощущение, что город разваливается, и основная тяжесть вины ложилась на Вагнера.

Ничто из этих забот о состоянии города не было новостью для полицейских Девятого округа. Служившие там, а прочие и подавно, нежно называли Девятый округ «сортиром». Они не считались ни с кем кроме самих себя, полицейские этого округа, и охраняли свою территорию хорошо, держа в страхе не только плохих парней, но и некоторых хороших тоже, – так авторитеты в спокойный день выискивают, кого бы пнуть. Кто-нибудь мог сообщить по радио: «Муха в сортире», – и тогда копы какое-то время держались чуть приличнее, но не дольше, чем необходимо.

Тогда у Джимми и Уилла еще были некоторые амбиции, оба хотели как можно скорее стать сержантами. Конкуренция стала сильнее, чем раньше, после процесса Фелисии Спритцер в 1963 году, в результате которого женщины-полицейские впервые стали допускаться к экзаменам на повышение, и на следующий год Спритцер и Гертруда Шиммель были произведены в сержанты. Не то чтобы Джимми и Уилл очень уж об этом переживали, в отличие от людей постарше, которые имели свои представления, где женщине место, куда отнюдь не вписывалось ношение трех нашивок в их округе. Джимми и Уилл имели инструкцию по патрулированию, толстую, как Библия, перехваченную кольцом из синего пластика, и носили эту инструкцию с собой, чтобы в перерыве можно было проэкзаменовать друг друга. В те дни патрульному нужно было выполнять работу детектива в течение пяти лет, чтобы получить возможность стать детективом, но тебе не станут платить сержантские деньги, пока ты не получишь вторую ступень. Впрочем, они все равно не хотели быть детективами. Они были уличными копами. И потому решили, что оба попытаются сдать экзамены на сержанта, даже если для этого придется покинуть Девятый округ и, может быть, послужить в других округах. Это было бы тяжеловато, но они знали, что их дружба с этим справится.

В отличие от многих других копов, подрабатывавших вышибалами, гонявших бруклинских итальяшек из ночных клубов или скучавших телохранителями у знаменитостей, они не имели другой работы. Джимми был холостяком, а Уилл хотел проводить с женой больше, а не меньше времени. Тогда еще в органах была большая коррупция, но в основном по мелочам. Позже наркотики все изменят, и всякие комиссии серьезно примутся за нестойких копов. Но пока лучшее, на что можно было надеяться ради случайного лишнего доллара – это сопроводить менеджера кинотеатра к ночному сейфу с дневной выручкой и за это получить оставленные на заднем сиденье пару баксов на выпивку. Даже на обед «на халяву» скоро станут смотреть строго, хотя в большинстве заведений в Девятом округе все равно это не практиковалось. Копы платили за свои обеды, кофе и пончики. Большинство обедало в столовой участка. Там было дешевле, да и все равно в Девятом округе было не так много мест, чтобы поесть – по крайней мере, таких, где копам нравилось: бекон и чеддер с горячей горчицей у Мак-Сорли или, в более поздние годы, у Джека Рибберса на Третьей, хотя пообедав у Джека Рибберса, будешь остаток дня только потирать живот и стонать. Парням из Седьмого повезло, потому что у них было заведение Каца, но копам Девятого не разрешалось пересекать границы округа лишь на том основании, что через квартал болонская колбаса вкуснее. В Нью-Йоркском полицейском департаменте так было не принято.

В ночь первого мертвого младенца Джимми первую половину смены работал регистратором. Регистратор ведет все записи в течение смены, а водитель крутит баранку. Но на полпути до конца смены напарники меняются ролями. Джимми вел записи лучше. У него был острый глаз и хорошая память. А Уилл был достаточно лих, чтобы хорошо водить машину. Вместе они составляли хорошую команду.

Их вызвали на какую-то вечеринку по адресу авеню А, дом 10, квартира 50, соседи жаловались на шум. Когда они подъехали к дому, какую-то молодую женщину рвало в водосточный желоб, а ее парень придерживал ей волосы, чтобы не падали на лицо, и гладил по спине. Они так надрались, что даже не взглянули на двух копов.