Сборник рассказов

Ко всему на свете, к отдыху, к любви, даже ко сну, она относится, как к серьезной и продолжительной работе; ее интересует быстрейшее достижение цели, хотя цель - сама по себе - ее редко когда волнует. Поэтому она ест сурово, напряженно, заняв вместе со своими локтями полстола, и выражение лица ее не различишь от супа.

Полину Васильевну слегка раздражает молчание дочери; "ты хоть слово, а пискни, - думает она.
– Хоть слово. Потому что ты среди людей, а не среди туш". Она обращается за выручкой к зятю.

– Молоко вчерашнее у меня попортилось, Петя, - повторяет она ему.
– Не пойму, мурка лизнула или дождик накапал. Кап-кап, дождик.

Полина Васильевна икает от удовольствия.

– Само порчено, - деловито брякает зять.

От этих собеседных слов Полина Васильевна совсем растаивает. Она, как кошка, утирает лицо, но не лапкой, а платочком, и продолжает:

– В позапрошлом году у Анисьи репа поспела... Хорошо... Ик... А во время войны и гражданской революции я любила репу с картошкой кушать... Ик... Сейчас надо кошек почесать, а чаевничать потом будем.

Обед кончен, Галина бросает есть резко, как будто с неба грянул гром; и так же деловито и размашисто плюхается на кровать - баиньки. Сразу же раздается ее устойчиво-звериный храп. Петя же, окончив обед, стал еще оглоушенней.

Чувствуется, что он так устал от свободного времени, что взмок. Пройдет еще час, и он наверняка не выдержит: начнет материться. Матерится Петя от страха; особенно пугают его свободные мысли, временами, как мухи, появляющиеся у него в мозгу. Одна Полина Васильевна покойненькая: почесав кошек, она юрко, чуть вприпляску, собирает в миску остатки еды и несет ее в конуру, собаке.

Пока пес, виляя хвостом, судорожно грызет пищу, Полина Васильевна, опустившись на корточки, разговаривает с ним. Ей кажется, что пес - это самое значительное существо в мироздании; и что каждый не накормивший его человек - преступник.

А в далекой юности, когда она была религиозна, она почему-то представляла себе Высшее Существо в виде большой, с развесистыми ушами собаки.

– Умненький ты мой, - дико кричит она своему псу.
– Кушай и облизывайся... Педагог...

Наконец Полина Васильевна издает животом какой-то уютный, проникающий в ее мозг звук и с теплыми глазами бредет обратно...

Дома Петя кулаком будит жену.

– Материться начну, - дышит он ей в лицо.
– Удержу уже нет без трудодействия.

– Ух, матершинник, - бормочет сквозь сон Галина.

– Сама знаешь, теща, - культурная, не любит мата. Даже кошек тогда выносит из комнаты, - угрожает Петя.

Скрипя всем телом, Галина встает.

– Мы уходим, мамаша, - обращается Петя к вошедшей Полине Васильевне.

– Ну и Бог с вами, уходите, - умиляется Полина Васильевна.
– Какая я была маленькая, а теперь большая. И мои уже накормлены, - кивает она в сторону кошек.

Дети уходят. Полина Васильевна свертывается на диване калачиком.

"Полежу я, полежу", - думает она полчаса.

"Полежу я, полежу", - думает она еще через два часа. Так проходит вечер.

Сeмга

Я всегда думал, что единственное существо, которое выше меня, - это крыса.

Но, к сожалению, я их никогда не видел - даже их синих черно-бездонных глаз, погруженных в протосмерть. Я их видел только во сне, и то в Нью-Йорке, хотя в Нью-Йорке много-много, даже слишком много видимых крыс.

Я живу в конуре, на шестнадцатом этаже в здании, которое через тридцать пять лет провалится. Но мне почти весело от этого.

Люблю крысиные глаза, уходящие вовнутрь. Я вообще люблю глаза, которые уходят вовнутрь. Прежде всего, потому что у людей, которых я вижу вокруг, глаза смотрят всегда вовне, как будто внутри у них ничего нет. Я разъезжал по всему свету и убедился, что это так. А я ведь - любитель необычайного. Хотя бы потому, что моя мать наполовину индианка. Но эти рыбы - необычные люди - так редко попадались! Одни бесконечно жующие морды, то разъезжающие на автомобилях, то спрашивающие: "How are you?" Некоторые из них считали себя спиритуальными, потому что часто употребляли такие слова, как "Бог" и т.д.

И все-таки недавно я увидел необычайное. Это был человек-семга. Я уже давно забросил свою контору, ибо скука - царица этого общества - стала убивать меня окончательно. Впрочем, некоторые называли эту контору "реальностью". Гомосексуализм, порнография и т.д. были даже еще скучнее, чем обычное и респектабельное существование типа "хау а ю". Еще некоторое время меня развлекали педофилы - я вошел в их пуританское сообщество (в качестве наблюдателя), - но дети оказались такими же скучными, как и взрослые.

Бессмысленность доконала меня. И вот тогда я и бросил работу (два моих знакомых, один из штата Техас, другой - с Бостона, покончили с собой, когда их выгнали с работы). Но я плевал на все, в том числе и на трупы моих знакомых.

Я решил уйти в трущобы. К обездоленным. С ними было не так скучно, зато страшно; ибо не раз за все мое подпольное существование они хотели зарезать меня. Но не зарезали от избытка чувств. И все-таки ничего в них не было необычайного. Ну, люди как люди, с другим меню.

В действительности необычным был он: человек-семга.

Стоял серый, пустой нью-йоркский день. Я тогда выполз из такой трущобы - прямо из окна, которая напоминала труп, выставленный напоказ. Тараканы, другие мелкие твари, смердуны копошились в моем носу, горле, уме... Но я все-таки вышел! В моих карманах было тридцать долларов - целое состояние, которое я вынул из брюк наркомана, уснувшего в углу.

Почти бегом, мимо грохочущих автомашин, воя обездоленных, мимо реклам общества "новорожденных в Боге", мимо патологических проституток и глаз ожиревших бизнесменов, видимых сквозь стену небоскребов, я уходил туда, туда... в дешевую грязную пивную, около Сорок второй улицы, улицы кошмаров.

Вот, вот она, милая. Я знал там одного бармена: трижды - правда, за целый год - он подмигнул мне.

И я вошел в этот райский мир. В углу зеленел телевизор, в котором кого-то насиловали. По другой программе выступали те, кто считал, что они живут в золотом веке.

Я сел за столик. Бармен - уже четвертый раз за год - подмигнул мне. Я заказал себе пива и рюмку водки. На голодный желудок от этого можно сойти с ума. Я нарочно потому не ел ничего - даже своих крыс (ментально).

И вдруг появился этот человек. Толстый, красноватый, в руке у него был томик Шекспира. Это меня поразило больше всего.