Сборник рассказов

– Лучше бы ты наоборот был. Я люблю неуемных и бесшабашных, которые наяву. А хороших людей мне и даром не надо, я, Костя, плохих люблю. Ты ведь и сам, Костенька, в сущности, плох.

Костя открыл глаз:

– Сколько лет я с тобой, Глаша, живу, а все удивляюсь тебе. Откудова ты такая? С виду аппетитная, а в душе у тебя - одни тучи и сомнения.

– В чем же это я сомневаюсь, Кость?
– хихикнула Глаша, откусив жирный кусок пирога.

– Как в чем?
– выпучил глаза Костя.
– Насчет мира всего сомнения у тебя, Глаша, вот в чем дело. Я тебя все-таки знаю. Не веришь ты в него, в мир-то в этот. А учти, - он поднял палец, - ежели уже бабы перестанут в мир этот верить, тогда всему нашему роду человеческому конец.

– Туда ему и дорога, - нахально ответила Глашка.

– Это ты брось, - нахмурился Костя.
– Нешто тебе неприятно чай пить?

Глашка расхохоталась и поцеловала его.

– Какая ты вся белая, сладкая, настоящая русская баба, - умилился Костя, - только душа у тебя чересчур огромная.

– В этом и вся беда, - улыбнулась Глаша.

А дней через десять, когда Костя по обыкновению плелся к своей полюбовнице, оказалось, что ее нет. Соседи толком не могли объяснить, но в конечном счете выходило так, что Глашуня вдруг ни с того ни с сего уехала на край света, в Сибирь-матушку, к кому неизвестно, и затерялась там для Кости безвозвратно.

Пугаев долго-долго ничего не мог понять. Потом запил - первый раз в жизни. Через месяц-другой немного полегчало, хотя плакал во сне. Он и сам не мог разъяснить себе, почему стал плакать во сне. Ведь не до потери же сознания он любил свою Глашу. Тем более в конце концов он оправился от своей утраты. И вроде бы жизнь вошла в колею. Но, с другой стороны, через год появилась тоскливость. Первопричиной ее был случай пропажи его отца - отец ушел утром и больше никогда не приходил. В милиции считали, что ему отрезали голову, - перестройка уже шла вовсю, и в районе появилась очень специфическая банда.

Но Пугаев в отрезание головы не очень верил, думал, что папаша пропал, и все. Мамы у него не было - вернее, была, но он уже давно не считал ее матерью.

Работу он то бросал теперь, то начинал опять, но в целом перестал как-то обращать на детали существования свой ум.

Вело его куда-то, не то вперед, не то в сторону. Завел новых друзей, совсем уже странных. Те любили пить на могилках, среди них и девочки с такими глазами, точно их будущие женихи были ангелического свойства. Одна только была задумчива, но не в отношении ангелов, а внутрь себя. Ее и любили больше всех.

А Костя Пугаев терялся среди них. Он тоже теперь полюбил выпивку на могилках - понемножечку. Некоторые же из его новых знакомых действительно упивались так, что их с могил почти невозможно было стащить. Так и ночевали порой, конечно летом.

Прошло два года.

Костя Пугаев стал вообще упоенный. Но здравый смысл не терял: наоборот, укрепился на работе.

...Году в 1992-м бродил он в начале лета по кладбищу. Пить к тому времени он почти бросил, но и при трезвости могилки любил. Шел он, шел и присел однажды на скамеечку у одной невзрачной могилы, в центре кладбища, в зеленеющем месте. Кругом одни деревья, кусты и соседи, пусть даже и мертвые.

Сидел он так в некотором отупении полчаса и вдруг явственно слышит: из могилы поют. Из той самой, около которой он сидит. Костя Пугаев вообще-то был непредсказуемый человек, но здесь он затих. Подумал, не спьяну ли, а может быть, просто галлюцинация? Как проверить? Пьян он уже с полгода не был, а галлюцинации, они, конечно, у всех могут быть. Костя тогда отскочил немного в сторону. Слышит - поют, но уже тише, посмиренней. Костя взял да и отбежал подальше - пение прекратилось. Прошелся по другим могилам - ничего. "Значит, не галлюцинации слуховые это - они ведь от места не зависят", подумал Костя. И решил подойти обратно. Как только подошел, слышит: опять поют. Оттуда, из-под земли, из-под могилы. Костя от огорчения даже сел на землю. Капельки пота выступили на лбу. "Все понятно", - пробормотал он про себя, хотя ему ничего не было понятно. Пение было заунывное, но со значением, хотя и странным. Пугаев стал прислушиваться: слова были понимаемы, но в общий смысл не укладывались, и про что были песни, Пугаев не мог осознать.

Вдруг темный ужас, особенно в брюхе, овладел им, но вместо того, чтобы бежать, он упал животом на могилу. Пение стало раздаваться явственней. Пугаев различал слова: про какие-то незабудки (цветы, значит), про пустоту и про горе, но все же общий смысл был выше (или ниже) его понимания.

Ошалев, Пугаев подскочил и бросился бежать. Никто его не преследовал. Выбежав за ограду кладбища, дал по морде трезвому мужику. Тот упал. Пугаев скрылся и два дня не выходил из дому. На третий день поехал на кладбище сначала трамваем, потом метро - и в конце концов оказался на той скамейке. Сразу же услышал пение - приглушенное, жуткое, но исходящее из души. Отскочил, погулял, пришел опять. Поют. Все равно поют. В кармане своих широких брюк Пугаев принес бутылку водяры - так, на всякий случай, - а сейчас сообразил: "Ба! Да, может, от водки все пройдет, клин клином надо вышибать, выпью вот, и все на свете протрезвеет", - подумал он.

Недолго думая, присел на травку около злополучной могилки, откупорил бутыль, нашелся даже заплесневелый сырок, а пить пришлось из горла. По мере пития Костя становился все веселее и веселее, но пение не прекращалось. В конце концов, когда выпита была уже половина бутылки, Костя решил: "Ну и пусть себе поют. Мне-то что. Наверное, тут артист какой-нибудь из Большого театра похоронен".

Еще раз внимательно, но хмельно посмотрел на надписи на могиле. Их была целая стая. "Да хоть сто, - расхрабрился Костя.
– Я-то живой. Раз пью значит, жив. Так-то". И он поднялся с земли. Но сомнение продолжало мучить его. "Если из каждой могилы будут петь - так хоть в театр не ходи. Вот ведь дело какое", - покачал он головой. И отошел все-таки от опасного места. А на следующий день решил поговорить со всеми приятелями - удальцами по кладбищу. Но те и слышать ни о чем не хотели - и действительно ничего не слышали, а один из них, пришедший со стороны хмуро-серьезный подросток, внушал Косте:

– Ты нам мозги не пудри, отец. Мы только начинаем здесь пить. А ты охоту отбиваешь своими бреднями. У меня мамаша во сне поет - это факт, и с меня этого хватит. А чтоб покойники пели, это, папаш, уже революция в естествознании. Нас этому в школе не учили.

Другие и слышать не хотели про такое, чтоб переть на какую-то могилу и слушать там песни. Они очень обижали Костю своим неверием. И все-таки нашелся один старичок, который клюнул на предложение Пугаева. Это произошло уже через месяц после первых признаков пения из могилы. Пугаев частенько, но с большою опаской туда заглядывал, и то только днем, при свете; вечером, в темноте, он и думать не хотел о том, чтобы сидеть около такого места. А заглядывал он туда, потому что его стало тянуть. Тянет и тянет. "Ну и что ж такого, - думал Пугаев, - я песни всегда любил. Правда, смысл не понимаю, но, наверное, так и положено, если поют из могилы. Они ведь "там", а мы "здесь"".

Старичок этот, клюнувший, был совсем плох, слаб, и Пугаев еле дотащил его до могилы. Старикашка прилег на землю и стал внимательно слушать. И вдруг пугливо и с ребячьей резвостью вскочил на ноги.

– И вправду поють... Слышу, но еле-еле, - пробормотал он.

– Про что поють-то?
– спросил Пугаев.

– О звездах, - сказал старик.

Пугаев приник, и действительно, пение было про звезды, но тихое-тихое.

– Хорошо поют, - прослезился вдруг старичок.

– Ну вот, - сказал вставший Пугаев, - значит, на самом деле все это, раз не один я слышу...

– Конечно, на самом деле. У меня слух хороший, - прошамкал старичок.

– Но не все могут это слышать, - заметил Пугаев.

– Конечно, не все, - согласился старичок.
– И петь не все могут. Особенно среди покойников.

– Не боишься, дед?
– строго спросил Пугаев.

– А чего мне бояться?
– опять прослезился дедуля.
– Я скоро сам среди них буду. Родня они мне станут, значит.

– Ну, пойдем, родимый, домой, а то заслушаемся, - грустно промолвил Пугаев.