Сборник статей, воспоминаний, писем

По словам Василия Ивановича, Николай так возмущен Пушкиным, что забывает о Жуковском. Здесь он сводит счеты с Пушкиным. Говорит, как бы внутренне обращаясь к нему.

Это вызвало некоторые возражения режиссуры.

Топорков.

Николаю надо переубедить Жуковского.

Качалов.

Вряд ли. В пьесе противопоставлены Пушкин и Николай. Нужны ли взаимоотношения с Жуковским?

Топорков.

Через взаимоотношения с Жуковским выявляется отношение к Пушкину.

Качалов.

Где искать в Николае живого человека? В том, что он распекает Жуковского?

Топорков.

На сцене всегда должно быть конкретное действие. В разговоре с Жуковским действий много, он распек его, а затем простил.

Качалов.

Главное -- Пушкин, Жуковский -- побочное лицо.

Топорков.

Через Жуковского -- к Пушкину, иначе Пушкина нет.

Качалов.

Пусть зрители забудут о Жуковском. Важен Пушкин.

Топорков.

Если действие переведено на Жуковского, отношение к Пушкину выявится сильнее.

(Репетиция 5 марта 1941 года.)

В дальнейшем ходе репетиции появляется вариант, удовлетворяющий и Василия Ивановича и режиссуру.

Разговор с Жуковским был очень важен для Качалова. Он точно выявлял в нем разные стороны характера царя. Он говорил: "Карает закон..." -- и в этом слышалось лицемерие; злой иронией звучала фраза: "Радовал наших друзей 14 декабря"; а когда в ответ на просьбу об отставке он произносил: "Силой никого не держу", -- в его словах была прямая угроза.

С еще большей определенностью намечался образ Николая в сцене его ночного прихода к Дубельту в Третье отделение.

Качалову казалось, что это -- рядовое, обычное появление царя в тайной канцелярии. Он говорил:

– - Николай -- еще один жандарм, главный в этом месте. Здесь он, как дома. Дубельт знает, что Николай хочет погубить Пушкина, я, читая пушкинские эпиграммы, он дает новый материал, новую улику.

Репетируя эту сцену, Качалов снимал пиджак и набрасывал его на плечи -- наподобие будущей шинели. Ощущение величавости, могущества его не покидало ("императора" хоть отбавляй,-- говорил Станицын). Он небрежно подавал руку Дубельту: "Докладывай...", а сам садился слева у камина, рассеянно перелистывая книгу. Во всей фигуре Качалова, при полном внешнем спокойствии, -- напряжение; он внимательно слушал и оценивал каждое слово доклада. Что-то зловещее, мрачное слышалось в его фразе: "Этот человек способен на все". Дубельт читает эпиграмму: "...И на столбе -- корона". Резко захлопнув книгу, Николай--Качалов поднимался со стула и с угрозой спрашивал: "Это он?"

После ответа Дубельта снова садился, о чем-то напряженно думал. А затем тихо, с угрозой, говорил: "Он дурно кончит". И, как приговор, как последняя точка: "И умрет он не по-христиански".

В. И. Качалов в последний раз участвовал в репетиции "Пушкина" 15 марта 1941 года. Это была одна из наиболее удачных репетиций обеих картин. Образ в целом и отдельные детали стали четче определяться. Более уверенно вырисовывался будущий сценический облик императора -- всесильного в своей власти и все же внутренне трепещущего перед именем поэта.

Василий Иванович снова попросил скорее назначить следующую репетицию его сцен. Но болезнь не дала ему возможности продолжить начатую работу, и образ Николая I в "Пушкине" так и остался незавершенным.

Вс. Иванов

В. И. Качалов в "Бронепоезде 14-69" и "Блокаде"

1

Первая встреча драматурга с актером всегда таят в себе много неожиданного и интересного. Тем более, если драматург начинающий, а встретившийся с ним актер -- всесторонний и блестящий мастер сцены, каким был Василий Иванович Качалов. Вот почему я считаю одной из самых счастливых встреч в моей писательской жизни -- встречу в самом начале моей работы для театра с Качаловым.

Видя Василия Ивановича на сцене, читая и слушая рассказы о его лучших ролях в дореволюционные годы, я смог уже составить представление о его актерских интересах, сценическом пафосе, о характере его мастерства. Я знал (бывает знание понаслышке, по чужой передаче, почти такое же глубокое и непосредственное, как и основанное на личном опыте) о чеховских ролях Качалова, о его работе в пьесах Тургенева и Островского, о ролях Юлия Цезаря и Гамлета. В моей памяти наиболее яркими и свежими, по времени и по силе воздействия, были впечатления от роли Барона в пьесе М. Горького "На дне". Насмешку над собой, внутренний надрыв, соединенный с цинизмом и мелочной пошлостью человека, который потерял даже имя и стал ничтожеством, выброшенным на социальное дно, должно изображать именно так, как делал это В. И. Качалов.

А при личных встречах я всегда восхищался неповторимым блеском, проникновенностью и темпераментом, с какими великий художник сцены читал стихи русских поэтов, которых он знал хорошо и которых любил читать.

Когда я думал о Качалове, передо мной всегда вырисовывался образ изумительного актера, изображающего с огромной силой и пониманием людей интеллектуальных, людей знания, ученых, мыслителей, умеющих умно и глубоко рассуждать о сложнейших проблемах жизни, науки, искусства.

И естественно, когда стало известно (весной 1927 года), что режиссура МХАТ пошла навстречу желанию Василия Ивановича сыграть роль Вершинина в моей пьесе "Бронепоезд 14-69", встал острый вопрос: _ч_т_о_ _о_б_щ_е_г_о_ между исполнителем роли Юлия Цезаря или ролей в чеховских пьесах и ролью вожака сибирских партизан Никиты Вершинина?

Я понимал Качалова. Прошло почти десять лет Великой Октябрьской социалистической революции. Все роли прежнего репертуара Качалова были рождены событиями прошлого, былыми настроениями и чувствами, старым отношением к действительности, опять-таки далекой, ушедшей от нас в октябре 1917 года. Актеру такого темперамента, как качаловский, конечно, нужно было переходить на репертуар современный. Это желание естественное для каждого актера, покуда в нем еще не иссякли творческие силы. И это желание превращается в страсть, в необходимость для такого актера, как Качалов.

Для меня было ясно, что это очень крутой поворот в жизни мастера, творческая ставка, сопряженная с большим риском для него, для театра, не говоря уже об авторе. Победит ли Качалов?.. Я был уверен, что победит. Я отчетливо видел, что Качалов потому сейчас с потрясающей силой, большей чем прежде, играет роль Барона, что ему _т_е_п_е_р_е_ш_н_и_е_ _б_а_р_о_н_ы, делающие вид, что они еще не опустились на дно, глубочайшим образом противны и отвратительны. Он видит людей иного -- большевистского -- склада, иную -- рабочую и крестьянскую -- интеллектуальность, которая в конце концов затмит собою все былые буржуазные интеллектуальности. Актерская страсть Качалова, его актерский риск и смелость опирались на действительность.

Он много, непрестанно думал о действительности, о советском актере и о советской роли. И мне кажется даже, что его думы оказали на появление моей пьесы "Бронепоезд" немалое воздействие. И до разговоров с Качаловым я много думал о драме. Но разговоры эти -- искренние и горячие -- объединили мои мысли и, если не дали им направления, то придали им большую силу, смелость. А смелость в искусстве, да и в жизни вообще, великий двигатель.

Я еще не знал, _ч_т_о_ я напишу, но уже был уверен -- напишу!