Счастливое число Кошкиной

А следом и мое.

Ее ногти, нащупавшие и впившиеся в мои нервные узлы.

Ее губы и срывающийся в протяжный крик стон.

И следом уже мой.

А потом… искрящаяся темнота, сквозь которую слышен только гул в ушах и частые глухие удары в виски. И дрожащие губы, к которым я тянусь раньше, чем пойму, что хочу почувствовать и запомнить их тепло именно сейчас. Когда всё ещё не полетело к чертям.

42. Эксперименты. POV. Денис

Сквозь гулкие удары сердца слышу фыркающее хихиканье и фразу, после которой сам срываюсь в хохот.

— Идеальная впихуемость. Идеальная.

— Кошка, ты всегда такая… мхм… прямолинейная? — спрашиваю, повернув голову на подушке.

— Ага, — кивнув, переворачивается со спины на живот и, приподнявшись на локтях, нависает надо мной, щекоча грудь, шею и лицо кончиками своих всклокоченныех волос. — Совунчик, вот только не свисти, что тебе не нравится.

Пьяные зелёные глаза, зацелованные губы с царапинками от моих зубов на нижней. Тянусь к ним, аккуратно касаюсь, обводя подушечкой пальца, и, кажется, впервые смущаюсь своих слов:

— Нравится.

— А грудь? — чуть наклонив голову и прикрыв глаза, только добавляя сходства своему прозвищу, Кошка ластится к моей ладони и требовательно шлёпает меня ладошкой по животу, то ли предупреждая, то ли угрожая, — Совунчик, не буди во мне зверя!

— Хомячка? — спрашиваю и срываюсь в хохот, когда оказываюсь придавленым к дивану, а сверху раздается совсем и ни разу не хомячковое:

— Мяу! Так понятнее?

— Мхм, — хмурюсь, изображая бурную мыслительную деятельность на лице. — Морскую свинку?

— Совунчик! Я тебе покажу морскую свинку! Я — Кошка!

Новый шлепок. Возится, усаживаясь на мне поудобнее. Откидывает волосы назад, открывая взгляду свою грудь, и хитро улыбается, кивнув:

— Точно! Нам нужен эксперимент. Срочно. Прямо сейчас.

— Какой?

— Щупательно-трогательный. Глаза закрой.

— Не буду, — мотаю головой, отказываясь лишать себя возможности рассмотреть упругие полушария с розовыми сосками и следами от засосов.

— Хорошо. Тогда, — хмурится, поднимая мои ладони выше, — тогда это щупательно-трогательно-смотрительный эксперимент. Ассистент Совунчик, приступайте.

— Спасибо, ассистент Кошка, — срываюсь в хохот, но накрываю грудь ладонями, всем своим видом изображая исключительно исследовательский интерес. Даже начинаю подбивать что-то вроде промежуточных результатов собственных наблюдений. — Мхм… Вес… На пятерочку.

— Это плохо?

— Наоборот.

— Ага, — ноготок чиркает по моей груди, ставя галочку. — Дальше?

— Упругость, — сжав пальцы, сглатываю и прочищаю горло перед тем как смогу произнести оценку. — Пятерочка. Очень твердая пятерочка.

— Ага, — новая галочка и следом вопрос. — Соски?

Взгляд прикипает к обозначенному, а в висках отчётливо барабанит нарастающее желание облизнуть и подразнить. Я даже делаю попытку приподняться, но Кошка вдавливает мои плечи обратно, нависая и спрашивая:

— Ассистент Совунчик?

— Очень. Очень залипательные, — выдыхаю и извернувшись все же втягиваю один в рот. — И мозгоотключательные.

— Ага, — выдох, губ касается второй. — А этот?

— М-м-м… — мозг выключает. — Кошка, я тебя прибью…

— Угу…

Снова выдох. Ладонь давившая в плечо смещается на подушку. Тихий стон и вялый протест, больше похожий на просьбу не останавливаться и продолжать, когда моя рука скользит по изгибу попки, приподнимает ее выше, а пальцы направляют вздыбившийся член туда, где его снова окутывает влажное пульсирующее тепло:

— Совунчик… Это мы потом… проэкспери… Мы же про грудь…

А сама опускается вниз, приоткрывая губы.

— Совунчи-и-ик…

— Идеальная впихуемость, — хриплю, прижимая ее бедра плотнее и вдавливаясь до упора снизу. — Может… другой… эксперимент?

— Поступательно-пихательный?

— Да.

— Люблюнькаю… — приподнявшись, медленно опускается, — с тобой… тебя… — шумный выдох, — экс… перименты… Совунчик…

Я никак не могу уснуть, плавая на пограничье яви и дремоты. Выныриваю, вслушиваюсь в разморенное сопение Кошки, поправляю одеяло и прислушиваюсь уже к себе. К тому я, которое сейчас купается в послевкусии сумасшествия и хочет его продолжения, а после — через месяц, может два, — начнет медленно сходить с ума и разрушать все.

В голове строки статьи, следом за ней другой, третьей, четвертой — блядское проклятие. Я не могу их забыть при всем желании и в то же время радуюсь, что помню каждое слово. А в них слишком много совпадений с тем, что уже случалось не раз и не два, и так мало того, как не допустить этого хотя бы единожды.

С Кошкой.

С ней мне хочется другого. Хочется этого безумия. Этого фырканья и тепла ее губ. Хочется видеть как смеются ее глаза, спрашивать какую-нибудь чепуху, чтобы просто услышать ее голос. Хочется засыпать, чувствуя ее дыхание. И просыпаться, зная что она никуда не ушла.

И нет никакого рецепта как застыть в одном дне, чтобы повторять его снова и снова до бесконечности. Чтобы оттянуть по максимуму, а лучше вообще не приближаться к точке, когда все полетит к чертям с моей подачи.

Пальцы скользят по вновь оголившемуся плечу, тянут на него одеяло и замирают, нащупав росчерк-царапок. Я даже не помню как кусал ее сюда. Не помню и половины того, что делал. Зато сейчас могу нащупать и увидеть то как это делал я и то как это делала она.

“Идеальная впихуемость.”

Настолько идеальная, что меня снесло в одну секунду так далеко, что мозг отключился полностью, а память отказалась фиксировать происходящее. Не выдержала натиска захлестнувших с головой и слишком ярких ощущений. Тех, которые попробовал, прочувствовал и прожил, разделяя с Кошкой. Тех, которые уже не хотел отпускать. Ее не хотел отпускать.

Только придется. Если не найду способ разобраться в себе самом и ту самую первопричину этой блядской филофобии.

Меня все же выключило. По щелчку провалился в темноту и так же резко проснулся, почувствовав исчезнувшую ладонь. Всю ночь она лежала у меня на животе, а потом исчезла. Я раскрыл глаза, боясь увидеть пустоту справа, и в то же время не мог не повернуть головы.