Счастливый конец

– Чего пугаете!

– Я тебя сейчас так напугаю! Давай руку!

– Одного тут недостаточно, а я квёлый по состоянию организма, спасателей надо звать.

– Да где они, спасатели твои! Ты пошевелил рукой, чтоб вызвать хоть кого!?

Эхо прокатилось по коридору, вернувшись гулом, ещё хранящим схожесть с голосом разъярённого Шишкина.

Христов молча отступал во тьму.

– С вами всё в порядке, значит можно снимать дальше. Беспокоился я. А помощь скоро приедет.

Шишкин схватился руками в выступ гранитной плиты, желая отломить кусок и запустить им в Христова, но плита держала крепко. Режиссёр ушёл, разлилась тишина. Лишь тихонько потрескивали ломаные хвосты трещин, разрастаясь во все стороны - по стенам, по потолку, по коридору в обе стороны. Кроме того, пахло жжёной смолой.

Христов выбрался на свет, к людям, в залитый уютным светом павильон. Моржёнок подрос и, на руках у Симона, пытался произнести первые слова. Тот, нежно улыбаясь, смотрел на его усатую мордочку. Аквадей починял косу. Филипп дремал на горе реквизита для съёмок свадьбы.

– Не сидим, продолжаем, продолжаем!
– деловито прищёлкнул пальцами режиссёр.
– Что у нас там дальше на очереди?

– Свадьба, наверное!
– обрадовался Павел.

– Погоди, - нахмурился Христов.
– А как же изгнание Агафокла?

– Дурацкая сцена, - помрачнел Павел.

– Дурацкая не дурацкая, а концептуально важная. Филип, сыграешь Агафокла?

– Ай, - повернулся на другой бок Филип.

– Беда с вами, - вздохнул Христов и повернулся к осветителю, который ещё недавно был всего лишь помощником.
– Хм-м... Тебя как зовут?

Осветитель растерялся и открыл рот, но не нашёлся с ответом. Он работал помощником осветителя уже долгие годы, и за всё это время никто не называл его иначе как "эй, ты". Он успел забыть своё имя, и память о прошлом была столь же тусклой, как и вся его жизнь. Иногда он пытался вспомнить родителей, но в памяти запечатлелся только мамин голос, когда она шептала ему перед сном: "Ты рождён для великих дел, сынок... Ты - избранный... Однажды твой час придёт". Осветитель испуганно глядел на Христова, пока тот терял терпение и наконец не выдержал:

– Плевать! Подойди сюда, будешь играть Агафокла. Возьми вот этот плащ и накинь капюшон. Только не надо излишне драматизировать, понял?
– Осветитель глядел на него, открыв рот. Аквадей любовался блеском косы в свете прожекторов, на губах у него застыла жестокая улыбка. Христов хлопнул в ладоши: - По местам! Снимаем изгнание! Аквадей изгоняет Агафокла, пока Симон искусительно несуразничает на заднем плане.

– А я не умею, - скромно сказал Симон.
– Нам в актёрском училище искусительную несуразность не преподавали. Но если хотите, я могу понапрасну бухтеть, у меня всегда отлично было по бухтению...

– Ладно, тогда будешь распылять суетные намёки, - пошёл Христов на компромисс. Он глянул на осветителя, который уже успел надеть плащ и спрятать лицо под складчатым капюшоном.
– Приготовился? Давайте, ребята, на счёт три: один... два...

– Это что здесь происходит?!
– раздался визгливый голос.
– Вы что, снимать начали? Без меня? Да как вы посмели?

Христов утёр пот со лба и медленно повернулся к двери, у которой, злобно глядя на него, стояла Бефани.

– Э... здравствуй, дорогая, - Христов мигом потерял уверенность в себе и снова начал мямлить.
– А ты... э... ты разве не заболела?

– Да как ты смеешь!
– Бефани двинулась от порога к режиссёру.
– Конечно же, я не заболела! Я соврала, чтоб посмотреть, будешь ли ты снимать без меня! Совесть у тебя есть? Стыд есть? Ты мне всё время говорил, что я - твоя муза, а я тебе верила, верила! Ну не дура ли я?

Филипп мерзко захихикал, но осёкся, когда Христов бросил на него гневный взгляд. Однако стоило режиссёру повернуться к Бефани, как взгляд его опять стал беспомощным.

– Дорогая, ты всё не так поняла...
– залепетал он.
– Ты самая настоящая муза, и даже твоё отсутствие вдохновляет меня не меньше, чем... ох, ну не злись, не злись. Смотри, мы вон и гроб приготовили, на случай, если ты придёшь...

– Ты жалок!
– прошипела Бефани, подходя к Христову вплотную.
– И я хочу тебе сказать, что, во-первых, я больше не хочу сниматься в гробу, а во-вторых... во-вторых, я беременна!

По съёмочной площадке прокатился ропот. Христов облизал губы и глянул на банку скипидара, прикидывая, каким образом можно его использовать, чтобы избавить себя от неловкого положения.

– Но, послушай...
– он прочистил горло.
– Пускай ты беременна, но... я-то при чём?

– При чём тут ты?!
– Бефани вдруг расхохоталась, запрокинув голову, но смех её прервался столь же внезапно. Глаза актрисы горели ненавистью.
– А то ты не знаешь! Не строй из себя дурачка!

– Но, послушай...
– в отчаянии повторил Христов, теряя слова.
– Ты же сама понимаешь, что между нами... ох... между нами не было ничего такого, что могло хоть каким-то косвенным образом послужить причиной твоего... э... нынешнего состояния.

– А мне от этого, думаешь, легче?
– всхлипнула Бефани.
– Ты называл меня своей музой, а теперь я беременна и несчастна. Сердца у тебя нет! Работа, работа, работа - вот и всё, что у тебя на уме! Лучше бы я никогда не встречала тебя! Лучше бы ты умер!
– выкрикнула она с ненавистью, и оператор Павел захлопал в ладоши.

– Снято!
– вскричал он.
– Отличная работа, Бефани! Христов тоже ничего, только переигрывает сильно.

– Это ещё что?
– повернулся к нему Христов.

– Ничего, ничего, не обращайте внимания, - засуетился Павел.
– Не думайте о камере, у вас тогда естественнее получается. Мы сейчас такое кино снимем - ух!
– он погрозил кулаком в потолок, и лицо его стало по-генеральски суровым. Христов обратил взгляд к Аквадею, словно ища у него поддержки.

– Изгнание Агафокла, - прошептал он.
– Дубль первый. Друзья, давайте работать.

Осветитель откинул капюшон.

– А можно меня не изгонять?
– спросил он. Христов молча уставился на осветителя, и тот улыбнулся: - В детстве мне мама говорила, что я избранный, а я только сейчас понял, о чём она толковала. Вот же оно, моё призвание! Смотрите!
– он потряс руками.
– Я же настоящий актёр! Я веду себя, как актёр, я размышляю, как актёр... Нет, меня определённо нельзя изгонять, - уверенно произнёс он.
– У меня должна быть главная роль в этом фильме. Вы согласны, ребята?

Актёры одобрительно заворчали, а Филипп до того обнаглел, что вообще отказался сниматься, если осветителю не дадут главную роль. Христов прикрыл глаза, ощущая, как кружится голова, и всё сильнее, сильнее, словно он попал во вращающуюся центрифугу, где от страшной перегрузки не может даже вздохнуть. Бефани подошла к нему сзади и ухватила за шею своими тонкими пальчиками. Христов ощутил её дыхание у себя на затылке, когда он прошептала:

– Ты мне жизнь поломал. Попробуй только отдай ему главную роль. Она должна быть моей, ясно? Моей!