Счастливый конец

Христов повернул голову, чтобы встретиться с мёртвым взглядом камеры Павла, которая наблюдала за ним. Может, он и правда актёр, и всё это - кино? Он открыл рот, чтобы произнести свою реплику, но в этот миг снизу раздался страшный крик, и Христов стиснул зубы, когда понял, что это продюсер Шишкин кричит, призывая на помощь, и что крик этот полон отчаяния, страха и безграничной тоски. Он вскочил и понёсся прочь, испытывая облегчение, что вырвался из этой бетономешалки, которая так и норовила смешать его с реквизитом, перетереть в поливинилакриловый фарш и выплюнуть облачком конфетти в лица равнодушных поедателей попкорна, которым не надо знать о той клоаке страданий, в которую его затягивает с каждым съёмочным днём, как плёнку под резак сфокусированного света. Погружаясь в мрачно потрескивающую темень подвала, камерами глаз он осматривал ретроспективу своей судьбы, но наблюдал лишь воронку, бег по кругу среди вурдалаков, впивающихся в его мышцы и волосы, сосущих его кровь и лимфу...

Что-то резко схватило его за ногу и дёрнуло так, что падение стало неотвратимым. Оправившись от мгновения шока, он поднялся и ощупал запястья. Кости прощупывались целёхоньки, но ладони саднило. Обернулся - выступ пола. Гранитные плиты сместились и образовали порог. Христов заглянул в расширившийся между ними зазор. Оттуда шло тепло, и чуть заметно рдело бордовым.

По коридору неспешно, по-хозяйски прокатилась волна скалисто-утробного низкого гула, будто подземный титан тяжело повернулся на другой бок. Христов настороженно зашагал дальше. Там, за поворотом, должен был быть Шишкин. Но жив ли он? В том крике было столько страха! Ни один из актёров так не сыграл бы. Всё же есть большая пагуба в гримасничании. Будущее - за репортажем, за документальным кинематографом. Брось человека в пасть льву - он изобразит отчаяние. Да и бросать не надо, жизнь богаче! Распыли по свету миллиард телекамер, покрой густым слоем внимания все поверхности, а дальше - дело монтажа. "А может, моя жизнь - уже киноплёнка на монтажном столе? Решили вырезать Шишкина, так и слышно, как ножницы работают. Нет уж, ребята! Он хоть и упырь, но деньги откуда брать?!"

– Откуда?! Подумали вы об этом?
– закричал он во тьму.

Из-за поворота в ответ донёсся сдавленный стон. Христов побежал, и едва свернув, замер от удивления. Коридор был залит густым оранжевым светом, как стакан - мандариновым соком. Свет лучился и пёр из широкой трещины, теперь уже провала - того, откуда должен был торчать Шишкин. Осторожно, борясь с ужасом, Христов приблизился к разверзнувшейся трещине, и, жмурясь, заглянул, держась из опаски за стену. Шишкина не было видно, лишь недра угловато, хаотично распадающегося истончающимися, грубо рубленными проходами провала.

– Шишкин! Вы живой?
– прокричал Христов с ладонью у рта.

– Тварь! Где помощь! Верёвку! Разможжу!
– донеслось среди гула яростное.

– Сам тварь! Ты почто Бефани обрюхатил!

– Клевета! Засужу! У меня жена! И трое детей! И все похожи на меня! Кем бы я был, если б нарушил святость уз! Я твоих вертивосток размалёванных знаешь где видал? Контракт кто составлял! За беременность - как пробка с площадки, из кинобизнеса! Ничего без меня не могут! Верёвка где!

– Но кто же тогда её?
– задумчиво произнёс Христов.

– Аааа!
– заревело из грохочущей пучины, снова резанув душу неподдельностью страдания.

– Что?
– испугался Христов.

– Демонов вижу! Склонились надо мной со сладкими улыбочками!

– Держитесь! Я сейчас!

Христов вскочил и побежал обратно. Среди реквизита должна была быть верёвка. Не ирод же он, чтоб человека бросить. Потом можно будет в спорах насчёт финансирования намекать, делая загадочное лицо. Мол, кому жизнью обязан? Не ирод же он, чтоб не накинуть пару миллиончиков в благодарность.

– Ищите верёвку!
– заорал он, ворвавшись в съёмочный павильон, но на него никто не обратил внимания. Все сгрудились вокруг чего-то.

Запыхавшийся, он подошёл к толпе.

– Шишкина пора выручать, - сказал он робко.

Но не него только шикнули.

– Да в чём дело!
– возмутился он.
– Что у вас там?

– Моржонок!
– восторженным шёпотом сообщил сентиментальный Филипп.

– Ну и чего теперь?
– не понял Христов.
– Там человек гибнет!

– Ты бесчувственный!
– картинно упрекнула Бефани.
– Он заговорил!

– Да что он такого заговорил, почему меня должно это заботить?

– Непонятно. По-немецки что-то.

Христов протиснулся ближе. Симон, аки мадонна, сидел, нежно глядя на удерживаемого на руках моржонка. Тот пискливо разговаривал и сучил плавниками.

– Это что же такое!
– Христов раскрыл глаза от удивления на грани ужаса.

Гладкая кожица моржонка приобрела коричневый оттенок, а под носом отчётливо проступило чёрное пятнышко квадратной формы.

– Эс ист вихтих ди фергангенхайт цу бетрахен!
– пролепетал моржонок, глядя на Христова своими пуговичными глазками. Тот протянул руку, чтобы погладить зверька, но моржонок вдруг извернулся на руках у Симона и беззубой пастью едва не схватил режиссёра за палец. Христов отскочил.

– А вот так!
– засмеялся Симон.
– Мы тоже не лыком шиты. Правда, мой маленький? Правда?
– засюсюкал он над моржонком. Тот продолжал лепетать по-немецки, но пуговки теперь следили за Христовым, который под этим игрушечным взглядом ощутил себя неуютно.

– Давайте назовём его Шабтаем, - предложил Филипп, и все радостно поддержали эту идею.

– Давайте ему главную роль в фильме дадим, - предложил Симон и получил затрещину от распоясавшегося осветителя.

– У нас будет три главных роли, - деловито распределил Павел.
– Бефани, будешь девой Марией, косынку надень. Ты!
– он ткнул пальцем в грудь осветителю.
– Будешь Иосифом. А моржонок Шабтай пусть играет вашего чудесного сына.

– Такого не было в сценарии!
– позабыв про Шишкина, вскричал Христов.
– Откуда ты всё это берёшь?

– Я - эффективный менеджер, - спокойно объяснил Павел.
– Люди требуют главную роль - я даю им главную роль. Чего ещё надобно?

– А я требую, чтобы ты прекратил вмешиваться в мою работу!

– Моя работа, твоя работа - всё относительно, - сказал Павел, становясь за камеру. Взмахнув рукой, он провозгласил: - Пришествие волхвов, дубль первый! Филипп, ты подносишь моржонку в дар свою корону. Симон, твоя задача - всучить Марии банку со скипидаром. Аквадей, гоняешься за Иосифом с косой, пока он не запросит пощады. Всем ясно? Поехали!

Христов снова ощутил подземные вибрации, от которых затряслась площадка, и тут же вспомнил про Шишкина. Глянул по сторонам: трещинки разбежались по стенам, пока ещё не глубокие, но зловещие, как чёрная паутина. Плевать на Шишкина, тут бы самому смыться успеть, подумал режиссёр - и тотчас ужаснулся своей подлости. Рабочий день ещё не закончен, а он уже хочет сбежать! И какой он после этого профессионал? Пока Христов мысленно корил и упрекал себя, Филипп торжественно водрузил корону моржонку на голову, Симон всучил Марии скипидар, ухитрившись заработать на нём два динария, а Иосиф упал на колени, умоляя Аквадея сохранить ему жизнь.

– Снято!
– выкрикнул Павел. Безумным взглядом озирая площадку, он хрипло расхохотался.
– Господи, какой же я талантливый ублюдок!

Тут Христов заприметил верёвку среди реквизита: на ней, по идее, должен был повеситься Аквадей во время свадьбы, но теперь у верёвки появилось более благородное предназначение. Павел бегал по площадке, раздавая глупые команды, и режиссёр поборол искушение отчитать наглеца. Пускай побегает, пускай покричит, всё равно ему недолго здесь властвовать, подумал Христов без уверенности. Сунув верёвку за пояс, он бросился было к двери, как вдруг его окликнул женский голос, до того приятный и нежный, что Христов замер на месте, гадая, кому бы он мог принадлежать.