Счастливый конец

Павел выронил камеру и прижал ладонь к горлу, чтобы заткнуть кровавую рану. Обернувшись, он с ужасом взглянул в лицо Аквадею, который замахивался косой, чтобы ударить оператора снова, на этот раз - в грудь. Подавившись кровью, Павел упал на колени, недоумённо поглядел по сторонам и медленно опустил голову, чтобы никогда её уже не поднять. Белая его рубашка покраснела. Камера с разбитым объективом валялась рядом, окропленная кровью.

Кровь стекала с остро наточенного лезвия косы. Аквадей тяжело дышал и пытался хранить спокойствие, но нижняя губа его явно подрагивала.

– Безумец, - прошептал Аквадей.
– Я просто спасти вас хотел, ведь этот безумец убил бы!.. Убил бы и не раскаялся!

– Всё хорошо, Аквадей, - через силу улыбнулся Христов.
– Ты правильно поступил.

– Я спасти вас хотел, - повторил Аквадей. Коса выпала из его рук и звякнула о камни.
– И что же я, погубил его? Погубил человека?

Мария закрыла глаза и зашептала неслышно. Аквадей опустил взгляд и заметил верёвку, торчащую из-за пояса у режиссёра. Глаза его вспыхнули недобрым огоньком.

– Дай, - протянул он руку.
– Дай её мне. Она моя по сценарию.

– Не делай глупостей, Аквадей...
– воспротивился Христов, стараясь запрятать верёвку, но актёр уже схватился за неё и, дёрнув несколько раз, вырвал из рук.
– Нет! Верни верёвку! Это реквизит, за него студия платила!

– Идите прочь, - сурово отослал Аквадей.
– Пришла пора сыграть мою последнюю роль, но зрителей я не желаю.

– Господи, Аквадей, да не сходи ты с ума!
– заорал Христов.
– Ты мерзавца убил! Нехорошего человека! Он угрожал нам! Тебе медаль надо дать, а ты в петлю лезешь! Успокойся и приди в себя!

Аквадей горестно покачал головой.

– Ты не понимаешь, - прошептал он.
– Я ведь хотел его убить. И если не его, так хоть кого, я для того косу всё время и точил. Я её точил, а сам думал: вот бы кому-нибудь этим лезвием да по горлу! Сегодня мне попался Павел, а кто попадётся завтра? Нет, нет, оставь меня, Христов, я принял решение. Я взрослый человек и могу думать за себя. Уходите. Дайте мне хоть теперь побыть одному.

И Мария вновь потянула Христова за руку. И вновь он ей подчинился. Когда они уходили прочь, режиссёр не осмеливался оглянуться, но вслушивался, вслушивался, надеясь, что сук, вокруг которого Аквадей намотал верёвку, не выдержит и обломится... однако треска не прозвучало, и лишь в какой-то момент Христову почудилось, что за спиной кто-то тихо и сдавленно захрипел.

Стемнело. Начался мелкий дождь. На небе рассыпались звёзды. Моржонок вырос, встал на ноги и шагал теперь рядом с Марией. Остановились они, лишь зайдя достаточно далеко, чтобы не видеть сцену трагедии. Втроём они спрятались под раскидистое дерево, и Христов приобнял Марию за плечи, а та притулилась к нему, как доверчивое дитя.

– Я хочу, чтобы ты знал, - проговорила она.
– Ребёнок, которого я ношу... он от Павла.

Христов вздрогнул, но в целом принял новость мужественно, как подобает сильному человеку. Некоторое время они молчали, и даже моржонок прекратил бормотать по-немецки. Когда Христов заговорил, то сам удивился тому, что слова, которые он не чаял найти, будто сами собой зародились в нём и теперь изливались, как умиротворяющее заклинание.

– Я люблю тебя, Мария, - шептал Христов.
– И ребёнка твоего я люблю, потому что он - твой. И я буду растить его, как собственного, если только ты согласишься остаться со мной... навсегда.

– Я согласна, - сказала Мария и сильнее прижалась к Христову. Кожа её была гладкой и тёплой. Режиссёр провёл пальцем по её щеке, и Мария вздохнула.

– Подумать только! Теперь всё это кажется таким далёким... ведь я была совсем другим человеком...

– Я тоже был другим, - сказал Христов.
– Ещё сегодня утром. Ты правильно сказала, работа меня совсем ослепила. Но к чёрту кино, я хочу реальную жизнь! Я словно жил всё это время на бочке с порохом и лишь теперь додумался слезть с неё. Понимаешь меня?

– Понимаю... Ой, смотри, кто это там?

Христов присмотрелся: и правда, кто-то двигался к ним, две смутных фигуры, ещё далеко, но всё ближе и ближе. В растерянности Христов вышел под дождь из укрытия и зашагал им навстречу. Филипп, Симон - они выжили! Тьма их не поглотила! Христов готов был распахнуть им навстречу объятья. Актёров он недолюбливал, но сейчас приветствовал их, как старых друзей. Симон нёс в охапке гору реквизита, Филипп же подбадривал его, утверждая, что идти им недалеко. Заметив Христова, они ускорили шаг, и Филипп радостно замахал обеими руками.

– А мы весь реквизит для свадьбы спасли!
– похвастался он, когда вместе с режиссёром они нырнули под дерево.
– Шишкин бы кожу с нас живьём содрал, он же такой, за реквизит убить готов.

– Ферфлюхтен шпиц бубен!
– выругался моржонок, который совсем вырос и был неотличим от обычного взрослого человека. Христов вгляделся ему в лицо. Нет, определённо он его где-то видел... если только убрать эти квадратные усики... да эту дурацкую чёлку... Господи Боже, побледнел вдруг Христов, когда наконец понял, где видел раньше моржонка, и от потрясения у него ослабли коленки, а во рту пересохло.

– Шишкин, - прохрипел Христов и облизнул губы.
– Шишкин, это вы?

– Фердаммт нох маль!
– визгливо выкрикнул моржонок.
– Я быть очень зол! Живьём кожу сдирайтен!

– Шишкин... но как же так? Почему? Откуда?
– бормотал Христов.
– Да я вас и не узнал сразу!.. Вы так изменились...

– Тысяча лет сидеть в аду, где все демоны говорить по-немецки!
– ярился продюсер.
– Тысяча лет! Совсем язык забывать! Только что вспомнить! А-а-а, шайсе!

– Тысячу лет? Но вы всего на несколько часов пропали.

– Субъективе цайт, - пояснил Шишкин, понемногу успокаиваясь.
– Теория относительности. В школе учить надо было. В аду время идти по-другому.

– Да, да, точно...
– нахмурился Христов, припоминая школьную программу.
– И что же вы там, тысячу лет?..

– Тысяча лет не иметь права перерождения!
– потряс кулаком Шишкин.
– Наказывать меня за жадность, гордость, блуд, чревоугодие и гнев! Наконец отпустить, чтобы душа мой вселиться в невинный младенец! Дас ист айне ферхёнунг!

– Взгляни на меня, - сказала Мария, и Христов, повернувшись к ней, тут же забыл о незадачливом продюсере. Она оделась в свадебное платье из реквизита и выглядела теперь ещё красивее, чем прежде. Христов протянул ей руку, но Мария отпрянула и шутливо погрозила пальцем.

– Нет-нет! Сперва фрак жениха!

– Эге, да у нас тут настоящая свадьба намечается!
– потёр Симон руки.
– Я раньше священником был. Хотите, благословлю?

Христов надел фрак, и вдвоём с Марией они вышли под дождь, где Симон их благословил и взял клятву верности. Филипп открыл шампанское, которое тоже нашлось среди реквизита, а Шишкин едва не расплакался от избытка чувств, глядя, как целуются молодые.