Счастливый случай. История о том, как раны обнажают душу

В общем, новость получилась яркой, осветить ее хотели все, а информацией никто не обладал. Большую часть журналисты додумали сами, некоторые статьи было вообще смешно читать.

Всего за несколько часов из девочки Кати со своей незамысловатой жизнью, мечтами, институтами, какими-то планами я превратилась во «внучку чиновника, получившую тяжелые ожоги» и «девушку, наиболее тяжело пострадавшую в ночном клубе «Голд». Столько раз я с замиранием сердца читала новости по утрам, где практически каждый день появлялись статьи о пострадавших, незнакомых мне людях. «В результате ЧП (аварии и т. д. и т. п.) серьезно пострадала девушка (или молодой человек, или несколько людей)» – всегда пыталась представить этих людей, которые для нас, читателей, просто черным по белому упомянутые в новостной ленте лица.

«А где они сейчас? Как себя чувствуют? О чем думают? Чем занимаются?» Я представляла себе их напуганных родственников, их самих до происшествия, какие у них были планы, с кем они дружили, были ли счастливы. И вот я тоже стала этой «девушкой из утреннего выпуска новостей». Кто-то ужаснулся, прочитав, кто-то остался равнодушным, кто-то и вовсе не заметил. А для этой «девушки» в ту ночь навсегда закончилась привычная жизнь и началась совсем другая, непредсказуемая в каждой следующей секунде. Теперь я существовала только здесь и сейчас, только в этот момент, и если я все еще могла дышать, значит, все не так уж плохо.

Помню, что я зачем-то читала абсолютно все комментарии. Было очень много критики и откровенной грязи. Я никогда прежде не сталкивалась так близко с жестокостью и совершенно слепой агрессией. Чего только не писали люди – что я заслужила это, и нечего шляться по клубам, порядочные девушки по ночам дома сидят. Чтобы вы поняли весь масштаб человеческой злобы, приведу один, наиболее колоритный комментарий, который поверг всю мою семью в шок:

«!!!Это лично мое мнение. Я имею на него право. ОНО МОЖЕТ ОТЛИЧАТСЯ ОТ ВАШЕГО!!! Может это и сочтете как нелюдство/садизм/эгоизм/дебилизм… Но я считаю что ТАК ЕЙ И НАДО! Я блин хожу в обносках, с меня ежедневно смеются все мои одногруппники, однажды, насобирав за полтора месяца на ОДИН билет в этот сраный клуб (куда также шла та которую люблю), на входе мне какая-то дамочка сказала так небрежно: Сегодня вы не проходите дрес-код!.. Чем ты заслужила такую жизнь? Что ты сделала что бы родится у обеспеченных родителей?? Ничего… Вы всегда тусуетесь в клубах, вы всегда веселые и беспроблемные, вам всегда легко и просто, вы встречаете по одежке, парней с мозгами БЕЗ материального обеспечения в упор не видите… А теперь получите по заслугам! Поэтому душа радовалась когда я увидел эту даму… Повторяю: это МОЁ мнение, оно может отличатся от ВАШЕГО. Лукавить не стану»

Почему я ходила в клубы? Это атмосфера нескончаемого праздника, веселья – там ни у кого нет проблем и печалей. Все любят праздники, а я всегда любила танцевать. В каждом движении чувствовала свою молодость и свободу. Ничуть не жалею, что проводила там иногда свое время – всегда умела отдыхать, получать удовольствие от жизни. Сколько ярких впечатлений, сколько красивых эмоций…

Я доставала их во время долгих больничных будней из шкатулки воспоминаний, укутывалась ими и радовалась, что, когда была возможность, не просиживала дома и не теряла времени. Я имею в виду далеко не только ночную жизнь; клубы – всего лишь одна небольшая составляющая часть моего досуга. Не стоит делить людей на тех, кто ходит в клубы, и тех, кто не ходит. И по ту и по другую сторону «фейсконтроля» полно как подлецов, лицемеров, пустышек, так и очень искренних, добрых и умных людей. В конце концов, по-моему, те, кто сидит дома, «по ночам не шляется», но при этом радуются, видя чужое горе, – люди куда более опасные, чем те, кто время от времени позволяет себе пропустить пару коктейлей под громкую музыку в эпицентре ночного веселья.

Каждое злое слово открывало для меня доселе неизведанные грани человеческой души, с одной стороны, и закаляло, делало меня еще сильнее – с другой. Благодарить злопыхателей не буду, но, читая пропитанные ненавистью слова, свои, несомненно важные, выводы я сделала.

Гораздо больше было доброжелателей, число которых изо дня в день только росло, а слова, которые они мне писали, были настолько чистыми, добрыми и адресными, что на глазах постоянно были слезы. Какое восхитительное чувство единства людей перед лицом трагедии. Пока рядом, где-то в одном городе со мной, есть так много настоящих Людей, неравнодушных к чужой беде, мне ничего не страшно. Каждое доброе слово действовало как обезболивающее для моей души.

* * *

В реанимации совсем другое времяисчисление. В минуте вовсе не 60 секунд, нет ни времени суток, ни времени года. Есть только «сейчас», а скорость течения часов и минут меняется в зависимости от настроения самого пациента. Как ни странно, там очень много жизни – она становится чем-то осязаемым, уловимым. Вот я сделала вдох – это жизнь. Зачесался живот, я в состоянии поднять руку и почесать его – это жизнь. Вот я открыла глаза и вижу людей, вижу цвета, слышу голоса, чувствую запахи – это все жизнь. У меня получается мыслить, я могу писать и читать, чувствую прикосновение мамы – во всем этом столько жизни!

Невозможно не хотеть цепляться за нее, все существо борется за возможность продолжать быть частью этого удивительного мира. Самыми счастливыми были те моменты, когда в поле моего зрения появлялись знакомые лица. В первый же день приехали одногруппники – Дима Столбов с Ксюшей Кузнецовой. Чувства переполняли – я была бесконечно рада тому, что им так важно знать, что я есть, что я в сознании. Могу сказать им: «Я жива» – и разделить с ними эту радость.

Им нельзя было находиться в реанимации, врачи даже родителей пускали неохотно, на 15 минут в день. Дима Столбов врал, что он – мой родной брат, что «только на минутку». Но правила есть правила, едины для всех. Они с Ксюшей буквально прорывались ко мне, пока никто не видел, были у меня не больше двух минут, но это не имело значения, ведь для меня времени тогда не существовало, это было просто прекрасное «сейчас».

Воспоминания Ксюши Кузнецовой

Я помню, мы приехали к Кате в первый день около трех часов дня, смеялись, думали, что все несерьезно. Думали, что скоро заберем ее с собой и продолжим гулять, развлекаться. Но когда стали подниматься на этаж в ожоговое отделение, до меня потихоньку начало доходить, что все не так радужно, как мы думаем.

Когда мы начали надевать халаты – по мне побежали мурашки.

Мы вошли в реанимацию, и нам стало понятно, что шуток больше не будет.

Зайдя, я увидела лежащую Катю, и мне показалось, что она в тот момент была красивее всех. Потом перевела взгляд на ноги, все в желтых бинтах, и мне стало безумно страшно. Руки у Кати тряслись, она пыталась улыбаться, шутить, но было ясно, что все это даже серьезнее, чем кажется.

В тот момент мне казалось, что я сейчас упаду в обморок от дикого страха. Но я отчетливо поняла, что всегда буду рядом с ней, стану поддерживать, как бы мне тяжело ни было.

* * *

Нестерпимая, нескончаемая боль буквально сводила меня с ума. Она не прекращалась ни днем ни ночью, не давала никаких поблажек, не устраивала перерывов на обед. До этого я, конечно, сталкивалась с болью. Падала с велосипеда и ходила потом неделю с ног до головы в зеленке, сколько раз спотыкалась, ушибалась, болели живот и голова – ощущения, которые испытывали все, каждому это знакомо. Но всегда эта боль имела какие-то рамки и закономерности – сначала очень-очень больно, несколько минут держится на этом пике, потом идет привыкание, неизбежная адаптация организма и постепенное затухание.

Но эта новая боль была совершенно бескомпромиссной, у нее не было никаких законов и правил, она двигалась по какой-то сумасшедшей кривой, постоянно меняясь, захватывая все новые участки. Сжигающая, раздирающая, ни с чем не сравнимая боль.

Она чувствовала свою власть надо мной и свободно гуляла по моему изнуренному телу. Играла со мной, посылая свои едкие импульсы в разные участки, вызывая судорожные движения, но малейшее из них сопровождалось будто ударом молнии. Боль разъедала меня изнутри. Никто не мог сказать, где же конец, когда она начнет отпускать меня. И это несмотря на то, что круглые сутки мне внутривенно поступал разбавленный морфин – сильнейший анальгетик. Иногда посреди ночи он кончался и до утра не было возможности его добавить, тогда начинался настоящий кошмар. Я видела эту боль, она тоже была живая.