Счастливый случай. История о том, как раны обнажают душу
Шрифт:
Она царапала меня своими длинными уродливыми пальцами, душила меня, могла издеваться надо мной сколько ей угодно, и никто на свете не мог ей помешать. Я была с ней один на один, но это был неравный бой. Даже сложно назвать это боем – я была ее пленницей, заключенной, у меня не было ни щита, ни оружия. Все, что могла делать, – терпеть, не шевелиться, чтобы не провоцировать ее, не смотреть ей в глаза, стараться игнорировать. Она завладела мной настолько, что я слилась с ней в единое целое.
Даже в самые первые дни, когда режим посещения – как я уже писала – был крайне строг, мои удивительные друзья умудрялись толпами ко мне пробиваться, пусть всего лишь на несколько минут. Мне было жалко, что они
Некоторые вели себя странно, хотя там, в реанимации, нет никакого этикета, нет «правильно» и «неправильно», есть только голые эмоции, и у всех они проявляются по-своему. Одна из посетительниц – моя давняя знакомая – только подошла к моей кровати, я ей улыбнулась, поздоровалась, а она прикрыла рот рукой, заплакала, сказала «Какой кошмар!» и убежала. Я не видела ее до этого почти год и после этого не видела больше ни разу. Но мне все равно был важен каждый визит – это все давало мне силы.
По-особенному воспринимались те, с кем я давно не общалась из-за старых конфликтов. Все причины для наших таких «важных» ссор в одно мгновение оказались мелкими и бессмысленными. Категории мышления разом изменились, у кого – на время, у кого – навсегда. Там, где были «измена», «обида», «скандал», теперь были только «жизнь» и «смерть». В итоге нас всех это объединило, мы все были по одну сторону, на одном невидимом фронте против общего врага – этой страшной трагедии, и только наше единство перед бедой было важно.
Помню, как я позвонила Лиане – моей одногруппнице и близкой подруге, узнавала у нее все подробности аварии. Она рассказала, что почти сразу после того, как стало известно о том, что «Голд» заливает кипятком, ее телефон стал разрываться от звонков – все думали, что она там со мной. Мой телефон в ту ночь по неизвестным причинам совсем отказывался работать, связи не было.
Уже утром, когда я была в больнице, мне стали приходить сообщения о пропущенных звонках и одно, самое важное сообщение от Димы Столбова, от которого я даже прослезилась: «Катя, не выходи, там кипяток!» Судя по времени отправки, эти пять слов могли бы резко изменить весь сценарий того вечера. Не было бы заголовков о девушке, получившей сильнейшие ожоги, не было бы седых волос на папиной голове, не было бы маминых слез, не было бы и этой книги.
Так вот, как только страшная правда про меня прояснилась, Лиана начала дозваниваться до моей мамы, которая к тому моменту уже получила звонок от врачей, но совершенно ничего не понимала. «Ну где она могла ночью получить такие сильные ожоги, да еще и кипятком? Если бы она пролила на себя пусть даже кастрюлю или чайник – не могло все обернуться настолько серьезно… А если она была не дома, то где она нашла посреди ночи кипяток?»
Лиана рассказала ей, что я была в клубе, вблизи которого прорвало трубу с кипятком диаметром в один метр. Я с интересом слушала ее, но мне показалось, что голос у нее очень печальный.
– Лиан, а ты чего такая грустная? Что-то случилось?
– Да нет, Катюш, ничего, все нормально, просто устала…
Уже сейчас, спустя столько времени, я понимаю, что в чем-то моим близким в тот самый первый период было даже хуже, чем мне. В нашем собственном, маленьком мире, который мы выстроили вокруг себя, – спокойном и уютном, в мире нашей дружбы, взаимопонимания и очень схожих жизненных ценностей, – никогда не случалось никаких потрясений. Мы просто медленно взрослели, знакомились с жизнью, полной неожиданностей и самых разных людей. Открывали новые грани человеческой натуры, такой бесконечно разнообразной, узнавали себя, делали ошибки и исправляли их, учились дружить и любить по-настоящему.
Мы понимали, что на свете много зла, страданий и бед, но не пускали это в нашу маленькую вселенную. А тут горе ворвалось резко, обрушилось на
нас как цунами, уничтожая все наши хрупкие представления о мироустройстве, своем месте на этой огромной планете и о собственном будущем. Мы были не готовы. К этому нельзя быть готовым.Я очень долго не понимала всей серьезности и масштабов произошедшего. С того момента, как оказалась в руках врачей, все, казалось, уже было позади. Я была искренне счастлива, что просто жива. «Случилось что-то страшное, но сейчас-то все хорошо. Почему все такие грустные?»
Я старалась чаще улыбаться, шутить и подбадривать всех. Мне было как-то не по себе, что так много людей из-за меня грустят. Но они видели все со стороны, видели меня, до посинения сжимающую в руке крестик, так сильно, что на руке потом долгое время держались следы. Я-то знала, каково это было – ходить и вариться в кипятке, в полном одиночестве и темноте. Я чувствовала эту боль, а они все могли только предполагать, представлять себе это снова и снова. И так как никто из них никогда в жизни не испытывал ничего подобного, они даже примерно не могли предположить, каково это было. И, возможно, они представляли это еще хуже, чем было на самом деле (хотя вроде бы куда уж хуже). Сравнивать было совсем не с чем, не было никакой точки, от которой можно было оттолкнуться.
Например, это как обжечься о плиту, только в миллион раз больнее. А где этот «миллион», как его представить, как описать? Эта неизвестность и невообразимость моего состояния их невыносимо страшила. Они пытались примерять это на себя, пугались, проворачивали это в мыслях вновь и вновь. И все уже тогда понимали, что последствия будут необратимыми, что есть вероятность того, что я остаток жизни проведу в инвалидном кресле, а если и смогу ходить, то, скорее всего, буду сильно хромать. Да и как мои ноги будут выглядеть после этого, как я смогу все это вынести? Вот мысли, которые всех моих близких не покидали ни днем ни ночью. Но я об этом тогда не думала, ведь я была спасена, я была в безопасности.
В один из дней на пути в реанимационное отделение я увидела краем глаза, как мыли мальчика с ожогами и как он кричал. Это было ужасно. Я, уже чуть ли не рыдая, шла к Кате, но знала, что ее нужно было поддерживать и слезы свои точно показывать не нужно.
В левое крыло реанимации мы зашли вместе с Димой Столбовым, держась за руки.
Когда я увидела окровавленные бинты, мне так захотелось ее обнять и сказать, что все это только тяжелый период и он пройдет. Но внутри меня разрывало, мне было так страшно, страшно от всего этого. Ночами у меня были жуткие кошмары… Но это никогда не останавливало меня приходить, помогать…
Больше всего я боялась, как отреагирует бабушка, мамина мама. Просто у нее была одна особенность, которая с детства забавляла нас с братом, – она всегда была жуткой паникершей. Если вдруг у Андрея или у меня появлялась ссадина, она хваталась за сердце и охала: «Ну все, будет сепсис [1] !» Если заболел зуб, то точно стоматит, если мы обкусывали заусенцы, то костный панариций был, по ее мнению, неизбежен. Поначалу, когда мы были помладше, нас эти страшные незнакомые слова очень пугали. Так как дедушка у нас врач, большую часть оставшейся у бабушки семейной библиотеки составляли многочисленные медицинские справочники, учебники и прочая познавательная литература. Меня всегда очень тянуло к медицине, а рассказы про разнообразные опасные болезни, их возбудителей, патогенез и способы лечения заменяли сказки на ночь.
1
Сепсис – нарушение функции органов, вызванное реакцией организма на инфекцию.