Щит героя
Шрифт:
Или он хамил учительнице, хамил зря, просто потому, что его "несло". И тут же находил оправдание: а кто орал на меня прошлый раз? За что? За Гарьку - он пульнул в доску, а она подумала на меня. Как аукнется, так и откликнется.
Пословицы очень помогали Игорю жить, и он никогда не думал, что пользуется народной мудростью откровенно спекулятивно, выклевывая только те сентенции, афоризмы, поговорки, которые работают на него, и начисто забывая те, что звучат осуждающе...
Гарька появился, как всегда, неслышно, вроде бы ниоткуда. Он приблизился как бы на мягких кошачьих лапах и
– Прогуливаемся? Просто так или переживаем?
– Чего мне переживать?
– Мало ли, может, жених не нравится?
– Какой жених?
– Ну с цветочками. Видел, знаю!
– Чего ты знаешь?
– К Ирке сватается. Что, неправильно?
– Правильно-правильно. Ты всегда все самым первым узнаешь. У тебя нюх как у легавой...
– При чем легавая? Что я, собака...
– Ну ладно, это так, к слову.
– А он кто?
– спрашивает Гарька и настораживается.
И тут в шальной Игоревой голове что-то тренькает, что-то срывается с оси, и язык его, набирая фантастические обороты, идет в полную раскрутку:
– Не протреплешься? Только тебе, как другу, говорю. Лешка, ну этот, с цветами, он вообще-то моряк. В загранку плавал. И получилась у него история с таможней. Кое-чего привез, чтобы фарцонуть, да сыпанулся. Ему, бах, и срок дали; ему бы сидеть и сидеть, но тут одно дело подвалило... словом, досрочное освобождение вышло...
– Какое дело подвалило?
– Боюсь, протреплешься.
– За кого ты меня считаешь?
– Смотри! Трепанешь, голову оторву. Он на севере сидел, ясно? А там золото добывают. Наткнулся на самородок. Семь кило! По закону, кто больше пяти кило самородок находит и государству сдает, того сразу по чистой отпускают. И еще премию дают.
– Большую?
– Лешке пятьдесят семь тысяч с чем-то отвалили.
– Ирка ваша небось с ума сходит, какая довольная?
– Да не очень. Все-таки вроде уголовник. Она говорит: лучше бы меньше получил, но какую-нибудь другую премию - за музыку или за изобретение...
Гарька совершенно околдован беспардонным Игоревым враньем, он готов тут же нестись домой, чтобы сразить такой новостью мамашу. Он давно приметил - стоит принести ей чего-нибудь скандально-неожиданного, и мать делается такой доброй, такой уступчивой - только проси...
– Ну и что, согласилась Ирка?
– А черт их поймет! Вавасич уговаривает, мать плачет...
– Чего ж ты ушел, чего ж не дождался, чем дело кончится?
– Неохота их слушать. Все равно они без меня ничего решить не могут.
– Как не могут? Почему?
– Есть причина. Ирка еще отцу обещала без моего согласия замуж не выходить.
– А ты? Согласен?
– Не знаю, хожу, думаю...
– Я бы сразу согласился.
– Ты можешь сразу, а я не могу.
– Да соглашайся, не думай!
И Гарька исчезает так же бесшумно, как пять минут назад появился. Игорь смотрит в уменьшившееся лицо луны и мысленно говорит: "Во дурак! Поверил".
Ч А С Т Ь В Т О Р А Я
НУЖЕН ХОРОШИЙ МАСТЕР
Николай Михайлович Балыков, директор училища металлистов, сидел в своем просторном серо-голубом кабинете и сосредоточенно глядел в одну точку. Точкой этой было заявление, лежавшее
на директорском столе. Увы, заявление самое обычное, к глубокому огорчению Балыкова, оно не содержало в себе ничего нового:"В связи с затруднительным семейным положением - рождением второго ребенка и болезнью жены, прошу освободить меня от занимаемой должности мастера вверенного вам профессионально-технического училища..."
Утром автор заявления - толковый человек и в прошлом ученик Николая Михайловича - заходил к директору и, стараясь не смотреть в глаза Балыкову, тихо говорил:
– Конечно, я понимаю, Николай Михайлович, подвожу вас... тем более учебный год к концу идет... Но и вы в мое положение войдите... Место сейчас в седьмом цехе освободилось, сколько они ждать согласятся? Неделю, ну десять дней... У них план... А я там против того, что здесь, вдвое заработаю... Верно? Когда бы не ребенок, можно до лета повременить, а так...
– Агитируешь? Или я сам не знаю и не сочувствую тебе, или не хочу сделать, чтобы всем лучше было? Только и ты, пойми: отпустить обязан, знаю, а кем тебя заменить? Кем? Резерва главного командования у меня нет и биржи труда тоже не существует... Кому твою группу передать, вот ведь в чем вопрос?
– Да у меня у самого душа за группу болит.
– Ладно. Ступай покуда к ребятам. Буду в завод звонить, попробую на отдел кадров нажать. Только ты мне нож к горлу не приставляй.
И Николай Михайлович, отпустив мастера, принялся звонить начальнику отдела кадров. И тот обстоятельно и весьма убедительно ругал его: это же черт знает что, до конца учебного года осталось совсем немного, могли бы и потерпеть...
А Балыков, словно ему надо было освободиться от нерадивого мастера, уговаривал кадровика:
– Ребенок у человека родился. Второй! Жена болеет. Должны мы в положение войти? Поддержать Фомина материально у меня возможностей нет, как же я могу его задерживать...
Теперь директор смотрел в одну точку и мучился сознанием своей беспомощности: не подписать заявления нельзя, ну задержать человека еще на каких-нибудь десять дней в его власти, но что толку?.. Отпустить? А как оставить группу без мастера?
И вместо того чтобы наложить какую-нибудь резолюцию: освободить по собственному желанию или отказать - Николай Михайлович вызывал в памяти мастеров, с которыми ему пришлось иметь дело за долгие годы работы в училище.
Как всегда в затруднительных положениях, первым Балыков вспомнил Федора Семеновича Бубнова. Старик учил его еще перед войной. Никакой специальной педагогической подготовки Бубнов не имел. И все-таки не было мальчишки в училище, которого Семеныч не сумел бы поставить на путь истинный.
Малорослый, грузный, медлительный, он вошел в жизнь Николая Михайловича, когда подвел его, тонкошеего, хиленького парнишку, к токарному станку, закрепил в патроне пруток и, прежде чем включить мотор, распорядился:
– А ну, засекай время!
Плавно закрутился пруток, вот уже черно-рыжей его поверхности коснулся резец, вот побежала стружка, вот обозначились контуры фигурного валика; мастер остановил станок, смерил штангенциркулем диаметр, прошелся еще раз по блестящей поверхности готовой детали и спросил: