Щит героя

– Курица не птица, пожарник не офицер!
– издевательски выговаривает тот же голос. И двадцать пять грачевских оглоедов начинают свистеть и улюлюкать, и кто-то исступленным голосом орет:

– Шапочку, капитан, в помещении снимать надо, шапочку!

Будто проснувшись, пожарный инспектор останавливается, недоуменно смотрит на ребят и сиплым голосом говорит завучу:

– Попрошу оградить...

– Шапочку сними, капитанчик!
– орут уже все оглоеды...

Чувствуя, что скандал грозит принять катастрофические масштабы, Грачев поднимается с места и идет навстречу посетителям.

Шаг, еще шаг, еще...

Грачев видит растерянные глаза физички, насупленные брови завуча, злобно-настороженное лицо капитана.

Грачев понимает: надо немедленно обуздать стихию, повернуть, переломить поток. И говорит совсем тихо:

– Спокойно, мальчики. У нас урок физики, а не занятия по правилам хорошего тона.
– И тут Грачев берет своей железной хваткой мастера спорта, штангиста, незнакомого капитана под руку, разворачивает вокруг продольной оси и, направляя к двери, доверительно шепчет: - Между прочим, они правы, в помещении не ходят в шапке.

– Я буду жаловаться!
– прорывается криком капитан, но это происходит уже в коридоре.

Пожарный инспектор оказался на редкость упрямым, он жаловался на училище и, в частности, на мастера Грачева день за днем целый месяц. В конце концов Грачеву сказали:

– Извинись, Анатолий Михайлович, иначе он не отвяжется.

– Позвольте, а за что извиняться?

– Какая разница? Извинись символически, и черт с ним...

– А он даст мне письменное обязательство, что впредь, входя в помещение, будет снимать головной убор и здороваться?

– Бросьте, Анатолий Михайлович! Охота вам возводить в принцип такую чепуху?

– К сожалению, я не, могу извиниться перед этим типом, если я извинюсь, ребята перестанут меня уважать и слушаться. И правильно.

– Да ребята ничего и не узнают.

– Странный довод! И безнравственный. Кстати, как вы считаете, что такое совесть? Я полагаю, когда человек знает, что о его неблаговидном поведении никто и ничего не проведает, и не совершает ничего такого, у него совесть есть.

Кончилось все тем, что Грачев окончательно разругался в управлении и подал заявление об уходе. Его уговаривали, убеждали одуматься, но Грачева, как говорят, занесло, и он, не вняв никаким доводам, уволился "по собственному желанию".

Около года работал бригадиром-слесарем на ремонте, а потом уехал на строительство электростанции за рубеж.

Теперь Грачев вернулся и надо было определяться.

– Иди, Толище, на старое место, в ремцех, - говорила жена, - и работа спокойная, и заработок хороший, и дома будешь, как все люди.

Приятели подбивали наняться в какой-то особо секретный почтовый ящик, сулили златые горы, интересные командировки и такую работенку, что "пальчики оближешь".

А сам он все три года тайно тосковал по своим "оглоедикам". И хотя понимал, что из тех, кого он тогда покинул, в училище никого уже не осталось - закончили и разбрелись по заводам, все равно мальчишек ему не хватало...

Скрывая даже перед самим собой нежность к ребятам, Грачев умышленно медленно оделся, внимательно оглядел себя в зеркале и вышел из дому.

До училища он шел медленно, внимательно присматриваясь к домам и людям, которых не видел целых два года.

Волновался? Нет. А впрочем, кто знает? Сам Грачев никогда и никому бы не признался, с каким чувством он приближался к старому зданию училища, с которым была связана почти вся его сорокалетняя жизнь. Он был не скрытным, а сдержанным человеком и не любил людей, о которых говорят рубаха-парень, душа нараспашку...

В темноватом вестибюле Анатолия Михайловича обдало приятным теплом и ни с чем не сравнимым тонким металлическим запахом. Из-за двустворчатых, обитых листовым железом дверей доносился приглушенный шум токарных станков. Грачев постоял перед метровыми фотографиями мальчишек и девчонок, одетых в разные образцы формы - от парадной до спортивной, узнал в одном из манекенщиков бывшего оглоедика Валю Земцова, улыбнулся и перешел к стенгазете...

Потом не спеша прочитал вывешенные на доске объявления, приказы по училищу, выписки из постановления месткома и только тогда стал подниматься по широкой, истертой тысячами ног лестнице на второй этаж.

Перед директорской дверью за электрической пишущей машинкой сидела незнакомая девушка, молоденькая и очень румяная.

– Здравствуйте, - сказал Грачев, внимательно разглядывая секретаршу, - мне Николай Михайлович нужен.

– Здравствуйте, - ответила девушка и недовольно поморщилась, ей не понравилось, как откровенно изучающе разглядывал ее Грачев, - Николай Михайлович на месте, но сейчас он занят...

– Это очень правильно, - перебил ее на полуслове Грачев, - настоящий директор и не должен сидеть в своем кабинете просто так без дела. Пожалуйста, доложите Николаю Михайловичу, что к нему пришел Грачев.

– А вы откуда?

– Из дому...

– Странно!
– пожала плечиком девушка, но ни о чем больше Грачева не спросила и скрылась за дверью директорского кабинета.

– Николай Михайлович, вас спрашивает Грачев, - сказала секретарша, притворив глухую, обитую зеленым дерматином дверь.

– По телефону?

– Нет, лично.

– Грачев? Какой из себя?

– Довольно из себя симпатичный...

– Толька?!
– с несвойственной поспешностью выбрался директор из-за своего корабельных размеров письменного стола и трусцой направился к двери.

Наконец, после преувеличенно радостных объятий, похлопываний по спине и плечам Балыков произнес первую осмысленную фразу:

– Садись, Анатолий Михайлович, и рассказывай: откуда, какими судьбами и все прочее?

– Из Африки...

– Во куда занесло! И какая она, Африка, при ближайшем рассмотрении?

– Жарко там, жуткое дело, как жарко, - сказал Грачев и смутился банальности своего ответа.
– А так что - работа, она всюду работа. На установке оборудования слесарил, местных маленько подучивал.

– Что за народ?

– Народ разный, относились к нам исключительно хорошо. Правда, к условиям сразу приноровиться трудновато. И конечно, без общего языка непросто, но жить можно.

– Молодец! Красивым из своей Африки приехал. Когда вошел, я даже подумал: наш это Грачев или не наш? Может, я данного товарища в кино или по телевизору видел?..

– Будет вам, Николай Михайлович. Я и раньше чисто одевался.

– Одно дело - чисто, а другое - с шиком. Молодец!

Еще некоторое время они поговорили о том, о сем, не касаясь цели визита Грачева, а потом Балыков осторожно спросил Анатолия Михайловича о его планах. И Грачев тоже осторожно ответил, что сначала надо осмотреться, акклиматизироваться и тогда решать.