Щука

Я немного отступил от забора и, подгоняемый страхом, почти без разбега взлетел вверх по ковру. С первой же попытки мне удалось ухватиться за верхний край забора и перекинуть через него ногу.

Но дальше всё пошло наперекосяк. Ковёр должен был надёжно зацепиться за колючую проволоку и повиснуть на ней. Но проволока-то была не обычная, а с лезвиями. Они прорезали ковёр. Он сполз вниз, и я оказался на земле с внутренней стороны забора.

— Давай, Ники! Давай!

Я вскочил на ноги и снова набросил ковёр на забор.

— Хватай его и держи! — крикнул я Кенни.

Он сразу сообразил, что я от него хочу, и крепко схватился за свой край ковра, при этом тревожно всматриваясь в глубину фабричного двора.

Я оглянулся.

На меня во весь опор неслось чёрное чудище. За ним, пыхтя и отдуваясь, едва поспевал толстяк-охранник.

Я опять разбежался и попытался запрыгнуть на забор. Вторая попытка вышла даже хуже первой — я повис на одной руке. Ещё немного, и пёс настигнет меня. Вцепится зубами, стащит на землю, вспорет мне живот, влезет в него своей слюнявой мордой и выжрет все мои внутренности.

Я перекинул через забор правую ногу и почувствовал, как лезвия разрезают ковёр, как они вспарывают штаны, как впиваются мне в кожу. Но это казалось ерундой.

Золтан здесь.

Стучит зубами.

Прыгнул.

Мимо.

Я уже был по ту сторону забора. Кенни помог мне подняться.

Золтан бесился за сеткой.

— Тупая, поганая псина, — сказал я, добавив ещё пару добрых слов, которые не могу тут повторить.

А потом мы расхохотались и смеялись, как чокнутые, всё то время, что наполовину несли, наполовину волокли добытый поддон к кустам на берегу Беконного пруда — от забора до них было метров сто.

По пути домой мы договорись, что завтра утром вернёмся и наконец достанем часы «Ролекс» — наше с Кенни сокровище. Наше и больше ничьё.

13

Ночью я не сомкнул глаз — разве что минут на десять, потому что меня дико колбасило. От восторга и нетерпения. От страха. От адреналина, который ударял мне в голову, когда я вспоминал, как Золтан чуть было не откусил мне яйца.

Мы оттащили поддон в кусты, но спрятали не очень хорошо. Утром надо было прийти на пруд как можно раньше. По выходным на пруду с самого рассвета бывало полно рыбаков, но по будням их меньше и они приходят попозже. А ещё наверняка на пруд придут поиграть какие-нибудь дети. Так что времени у нас было в обрез.

На сей раз я будил Кенни, а не он меня. Но сначала я молча полюбовался им. Во сне он всегда выглядел счастливым. Казалось бы, невозможно одновременно спать и улыбаться, но у Кенни получалось. При этом он не расплывался в привычной дурацкой ухмылке, а улыбался чуть заметно, как человек, который знает потрясающую тайну.

Я тронул его за руку. Он не шелохнулся. Тогда я его немножко встряхнул. Он открыл глаза, в ужасе уставился на меня, но потом сразу снова заулыбался.

— Подъём, пират, — прошептал я.

Кенни сбросил одеяло — оказывается, он спал одетым.

— Это ты здорово придумал, — сказал я.

Внизу на кухне нас встретила Тина. Обычно по утрам, предвкушая прогулку, она тявкала, вертелась и прыгала, как щенок. Но сейчас, видать, не до конца оправилась от пережитого накануне. Или каким-то образом догадалась, что мы идём на пруд. Во всяком случае, она не стала рыскать по всей кухне в поисках поводка.

— Нет, Тина, гулять мы не идём, — сказал я.

Тина — собака на редкость дурная, и в другой ситуации она пропустила бы эти слова мимо ушей, но сейчас послушно развернулась и пошла наверх. Я знал, что у неё на уме: она любила поспать в нагретой постели — моей или Кенни, ей было без разницы.

Я прихватил из хлебницы несколько оладий, мы их съели холодными по дороге к пруду. Ночное небо только-только начинало синеть и было всё ещё полно звёзд.

14

Когда мы добрались до пруда, ещё не рассвело. Воздух был холодным и неподвижным. Света едва хватало, чтобы различать очертания деревьев и кустов и видеть, где начинается вода.

Поддон лежал на месте. Мы с Кенни оттащили его на дальнюю сторону пруда, туда, где накануне пытались ловить рыбу. Перед нами посреди водной глади маячил островок.

— Он похож на тебя по утрам, — сказал я и взъерошил Кенни волосы. — Такой же лохматый.

Кенни сосредоточенно смотрел на пруд.

— А что, того мертвеца прямо так видно? — спросил он.

— Его становится видно… в смысле, его руку… когда по воде идут волны, — ответил я. — Кто угодно может его обнаружить. А теперь давай спустим эту штуку на воду.

Поддон лежал на илистом берегу, и я был уверен, что ногой легко спихну его в воду. Но, как выяснилось, я ошибался.

— Иди помоги, — сказал я Кенни, и вместе мы кое-как дотолкали, допинали его до воды. Но у берега, как я уже говорил, было совсем мелко — чтобы поплыть, поддону не хватало глубины.

Я-то представлял себе, что достаточно будет столкнуть плот в воду, и он сразу поплывёт, как Кон-Тики, и тогда я шагну на него прямо с берега. Но всё оказалось не так просто.

После того как накануне я вымок до нитки и испортил свои лучшие кроссовки, снова мокнуть мне не хотелось. Но выбора у меня не было. Хорошо хоть кроссовки я на этот раз надел старые и драные. Так уж и быть, подумал я, ноги, на худой конец, можно и промочить. Вошёл в пруд и подтолкнул плот ногой. В воде толкать его было легче.

— Надо было резиновые сапоги надеть, — сказал Кенни, стоя у кромки воды.

— У меня нет резиновых сапог. А если бы были, я бы снял их и запустил в тебя.

— Не надо злобствовать, — отозвался Кенни.

Я ни разу не слышал от него этого выражения. Видимо, он подцепил его в школе. Но почему оно показалось мне таким знакомым? Может быть, так говорил Кенни отец, когда я был совсем маленьким? А может, мы слышали его не от отца, а от…

Плот наконец поплыл. Кое-как. Ну, то есть как-то совсем неправильно. Я ожидал, что верхние доски будут худо-бедно возвышаться над водой. Но плот сидел в воде так низко, что их заливали поднятые мной волны.

Я при этом твердил про себя: «Всё в порядке. Плот деревянный. А дерево плавает. Из него делают лодки».

— Мы уже пираты или как? — спросил Кенни.

— Да, уже почти, — ответил я.

Меня мучило чувство, что я что-то забыл, и я не хотел влезать на плот, пока не вспомню, что именно. Но вспомнил, как ни досадно, не я, а Кенни.

— Вёсла, — сказал он. — Чем грести.

Я почувствовал себя идиотом. Но сознаваться в этом не собирался.

— Обойдёмся без них, — сказал я. — Будем грести руками. Тут недалеко.