Сделано в Японии

— Больше сотни чего? — Я решил уточнить свидетельские показания всезнающего Олежки.

— Сотни тыщ кило — чего, блин! Через плечо! Как все равно нерусский прямо!

— И что?

— То, блин. А у нас на Сахалине, там, или во Владике, в Хабе — ну везде, короче, сотня — это детский сад и ясли.

— А? — Я, конечно, понимал, к чему клонит словоохотливый Олежка, но все — таки хотелось как можно больше конкретики…

— На! Я говорю, на первой сотне, на первой сотне тыщ, еще конь не валялся и кровь из носа не шла!

— Э?

— Такуя! Олежка имеет в виду, что пробег в сто тысяч километров русского покупателя не остановит, — вмешался понятливый Ганин. — Так ведь, Олежка?

— Ну! Движок родной, косо… японский, он до двести тыщ…

— Двухсот, — громким шепотом поправил малограмотного Олежку строгий, но улыбчивый сэнсэй.

— …без ремонта ходить может. — Увлекшийся Олежка проигнорировал коррекцию своей грамматики. — А у вас тут сто тыщ прошла тачка — давай меняй!

— А внедорожники? — Ганин опять попытался направить логореичного Олежку в нужное нам русло.

— Джиповня то же самое, только джип джипу рознь…

— Чем это они друг другу рознь, Олежка? — потребовал Конкретизации категоричного постулата Ганин.

— «Крузер», «поджарый», «трупешник»…

— «Исудзу — трупер»? — уточнил я.

— Ну… это все тебе не «микрики» и даже не «ярвики» с «сирвиками», это, брат…

— Не мети так быстро, Олежка! — остановил его Ганин. — Корефан мой по-нашему не очень! Поясни товарищу что с чем?

— Блин, сами же их делаете, и им же еще поясни! — искренне сокрушился Олежка.

— Так что с чем?

— Ну, «микрики» — рафики то есть по-нашему, вэны, блин, микроавтобусы!

— Логично! — согласился с ним я. — Микроавтобус значит «микрик», вполне логично.

— А «ярвик» — это че? — спросил Ганин.

— «Ярвик» — это паркетник «мицубисевский». Там по-русски и по-английски написано… Поэтому «я — рвик»!

— Как это «по-русски»? — удивился Ганин.

— Ну так! Там, значит, первая буква в сокращении — наша «я». А уж потом английские «рэ» и «вэ».

— Русское «я»? — продолжал играть в новозаветного Фому упрямый Ганин.

— Ну, блин, тебе говорят — русское! — Олежка закачал головой от такой бестолковости своего соотечественника.

— Это, наверное, английское «ар» перевернутое, — предположил Ганин, — как в названии магазина игрушечного, американского, — «Тойз — ар — ас», знаешь, Такуя?

— Знаю… — мне стало не по себе от такого совпадения: надо же, два дня подряд всплывает на моем горизонте в абсолютно разных контекстах это перевернутое. «ар», с которого, в сущности, вчера все и началось.

— А «сиврик» тогда — это что? — продолжил допрос Олежки дотошный Ганин.

— Не «сиврик», а «сирвик», — поправил теперь уже сэнсэя его неблагодарный ученик.

— Ага, «сирвик»…

— Это тоже паркетник, только уже «хонда»… Там уже русских букв нет, там все по-английски…

— «Си — ар — ви» — так, что ли? — попробовал я расшифровать эту аббревиатуру.

— Ага, типа… — приуныл Олежка, явно брезговавший уроками английского языка в своей самой что ни на есть средней корсаковской школе. — Типа такого…

— Это все паркетники, Олежка. — Я опять подтолкнул парня к нашей теме. — А если мой друг Ганя хочет все — таки внедорожник?

— Да понял я вас давно! Че, блин, повторять-то мильон раз? Внедорожник — дело тонкое…

— Ну где тонко, Олежка, там и рвется, — молвил сосредоточенный Ганин. — Давай просвети нас!

— Я те че, рентген?! Ха — ха — ха! — взорвался Олежка от собственной шутки.

— Давай, Олег Рентгеныч! Рассказывай, почем в вашем «Сахкаре» можно «поджарого» взять?

— У нас сейчас джипов нету, — загрустил Олежка.

— Че так хило-то? — подыграл ему Ганин.

— Преподку сильно подержанным делать, бля, замудохаешься, а те, что поновее… — Олежка вдруг застопорился.

— Те что? — попытался катализировать процесс Ганин.

— Те, блин, третий год мимо кассы идут! — кислым голоском пропел унылый Олежка.

— Чего ж они мимо вас идут? — спросил я.

— Того!..

— Чего «того»?

Да начальство, говнюки последние, брать не велят. Я им говорю, мне до ума «крузака» девяносто пятого года до сверкания яиц довести, как два пальца в задницу засунуть! А они говорят: блин, не твоя забота! Иди свои «паскуды» копеечные полируй!

— Че за «паскуда» такая? — поинтересовался Ганин.

— Да «судзуки» кургузый такой, «эскудо» называется, — расстроенным голосом пояснил Олежка.

— Давно это не твоей заботой стало, Олежка? — осторожно спросил я расстроенного, как забытое всеми пианино, автомеханика.

— Говорю, третий год!

— А раньше легче было?

— А раньше все, чего под руку шло, все шлифовали, бля, полировали и во Владик отправляли! — В Олежке вдруг опять проснулся доморощенный пиит.

— Так чего вдруг прекратилось-то все?

— Че, че! Товар-то самый ходовой, ну? Бабло самое крутое с него прет. А мы не крышуемся, сами пробавляемся. Шефу сказали, видно, не трожь чужое. Ну он и нам отбой…

— А кто у тебя шеф, Олежка? — спросил Ганин.

— Фудзивара его фамилия. Дед уж почти. По-русски неплохо базланит, смешно немного, само собой, но понятно все…

— Откуда он русский знает?

— С Сахалина, откуда! Он из этих… из тех, что под нами в сорок пятом оказались.

— Пленный, что ли?

— Сам ты пленный! Ему в войну лет десять было, ну, может, чуть побольше… Пленный — охрененный!

— Значит, просто там жил, что ли?

— Ну! Он и лабаз-то свой здесь завел, чтоб с русскими почаще базары заводить, а так ему эти тачки упали!.. У него пенсия…

— Так через кого теперь внедорожники в совок идут, Олежка, а? — продолжил наш совместный допрос Ганин.

— Без понятия! Знаю, что идут, и идут конкретно, но вот через кого и как — сказать трудно…

— Может, через пакистанцев? — подбросил я Олежке вариант устроившего бы меня ответа.

— Через херанцев! — Олежка подсказкой пользоваться наотрез отказался. — Им джипы упали, им «лимы» подавай! Да вообще серьезные чернявые на югах работают!

— Почему на югах? — Я решил до конца разработать эту тему — В Саппоро они вон даже пакистанский ресторан держат!