Се?рфер. Запах шторма

«Мдааа … Печальное зрелище!» — комментирует Кир.

Возвращаемся в пассажирский салон. Со сцены фестиваля звучат первые аккорды следующей песни. Самолёт заполняется звуками ленивого блюза.

Я не стеклянный,

Не деревянный, — вступает всё тот же хриплый голос вокалиста.

— Страна вандалов! Ни одного кресла целого во всём салоне нет! — эмоционально восклицает мой спутник.

— Вон там в середине, я, кажется, видела парочку почти целых, — указываю вперёд и влево.

Я не графитовый,

И не победитовый,

Он отпускает мою руку и, подсвечивая себе фонариком, добирается до этих кресел. Пока он идёт, пучок света выхватывает стену конца салона в хвостовой части, перед выходом к туалетам. Надписи по обе стороны открытой двери обращают на себя внимание. С левой стороны белой краской на стене написано «Я тебя» и нарисовано чёрное сердце с чем-то напоминающим кляксу или звезду в середине, с правой «Люблю». На ряде сидений, установленных вплотную к стене, ниже под «Люблю» различаю ещё одно слово — «Крым». Чётко видно только первые две буквы «Кр», две следующие начертаны прямо на спинках и уже сильно потускнели от времени. Поэтому в целом всё это бросается в глаза как: «Я тебя люблю».

Полная разруха и треш внутри старого самолёта со стенами «кричащими» о любви».

Улыбаюсь своим мыслям, но Кир, кажется, совсем не обращает внимания на эти слова. Его в данный момент интересуют только кресла.

— Действительно, почти целые.

Не позолоченный,

Ржавый и сточенный.

— Боюсь, только, если на них сесть, они сразу и развалятся, — предполагаю, переведя взгляд с надписи на него.

— Посмотрим, — упирается коленом в ближайшее, кладёт фонарик на соседнее, обеими руками хватается за спинку и несколько раз подпрыгивает на сидении.

Я не титановый,

Не марципановый,

— Смотри-ка, не развалилось! — усаживается в кресло, опустив подлокотники.

— Какое энергичное испытание на прочность! Ты на нём в космос лететь собрался? — хихикаю я, — Удобно?

— Вполне.

— И что дальше?

Не пластилиновый,

И не поролоновый.

— Дальше? — некоторое время молча разглядывает меня в полумраке, скрестив руки на груди, и, задумчиво поглаживая пальцами подбородок, словно взвешивает свои дальнейшие слова.

— Эта разруха вокруг чем-то возбуждает. Тебя тоже?

— Возбуждает? Да что тут может возбуждать, Кир?

— Тебе тут не нравится?

— Абсолютно! Здесь не комфортно до дрожи.

Резано-колотый,

Чёрствый и стоптанный.

— Хм. Интересно, а ты можешь покинуть свою зону комфорта? Представь, что это салон самолёта, терпящего крушение, и мы — единственные пассажиры на борту.

— И что? — хмурю лоб, в попытке понять логику его слов.

Я — эбонитовый!

Я — эбонитовый!

Я — эбонитовый! — наконец, найдя подходящее определение, вновь и вновь ритмично хрипит вокалист.

Яркий луч фонарика освещает меня, по-прежнему стоящую в начале прохода пассажирского салона. Прикрываю рукой глаза, защищаясь от слепящего света.

— Ты похожа на светящегося ангела среди мрака и разрухи в этом белом платьишке, — очень медленно произносит он и, выдержав короткую паузу, добавляет, — Раздевайся!

Я — эбонитовый!

Я — эбонитовый!

Я — эбонитовый!

Удивлённо замираю на месте. Это слово, сказанное таким спокойным и уверенным тоном, с еле уловимыми властными нотками, производит на меня странное подчиняющее действие, и моментально заводит. Постапокалиптическая обстановка разрухи вокруг добавляет градус напряжения. Снова обуревают противоречивые эмоции. Это одновременно и раздражение, и протест, и сильное волнение, и желание подчиниться. И весь этот коктейль чувств оказывает удивительно бодрящее действие. Вдруг, в голове словно срабатывает переключатель. «Расслабься и живи в гармонии с океаном» — вспоминаю, услышанную за последние сутки дважды фразу. И я расслабляюсь. Без лишних слов и возражений подхватываю руками платье, снимаю его и вешаю на спинку одного из кресел, чувствуя, как внутри меня разливается возбуждение.

Туманно-сладкая,

Призрачно-мягкая,

Луч фонарика скользит по моему обнажённому телу, которое прикрывает только белый бикини купальника.

— Продолжай, — вкрадчиво мурлычет он.

Придумано-яркая,

И в лихорадке я.

Послушно стягиваю белую ткань и, скомкав её, кидаю ему на колени. Усмехнувшись, Кир убирает бикини в карман своих джинсов.

Ему нравится смотреть? Ну, что ж.

Игриво приподняв волосы к затылку, я медленно поворачиваюсь вокруг своей оси, предоставляя ему возможность рассмотреть все изгибы и округлости моего стройного тела.

В щепки разбитого

Хочешь спасти меня?

Отпускаю волосы, и они светлым облаком в свете фонарика рассыпаются по моим плечам и груди.

— Вау! — восхищенно восклицает мой сёрфер.

Он складывает пальцы у глаз, словно помещая меня в импровизированную рамку кадра и нажимает указательным пальцем невидимую кнопку, как будто фотографирует на фотоаппарат. И пока я медленно иду в проходе между креслами к нему, певец снаружи настойчиво ставит мне диагноз:

Ты — ненормальная!

Ты — ненормальная!

Тем временем Кир поднимает правый подлокотник, достаёт из кармана штанов маленький пластиковый флакончик с какой-то зеленой жидкостью, выдавливает на ладонь, быстро растирает по пальцам, и убирает его обратно. Останавливаюсь перед ним.

— Это был гель для дезинфекции рук?

— Верно, лимончик, — усмехается, — Ты же не хочешь, чтобы я ласкал тебя грязными после этого самолёта руками?

Его предусмотрительность и забота о моей гигиене подкупают, но я всё равно хочу сказать то, что думаю о нём именно сейчас. Уверена, моё нелицеприятное мнение его не остановит.

— Ты наглый самоуверенный эгоист. И временами меня дико раздражаешь! — произношу с расстановкой, опираясь руками о его плечи, и наклоняясь над его лицом.