Невинград

1

Я хотела бы, знаешь ли, Подарить тебе шарф. Было время, цепочку на шею дарила. А шарф — нечто вроде зелья из тайных трав, Зелья, которого я никогда не варила. Длинный, легкий, Каких-то неслыханных нежных тонов, Мною купленный где-то в проулках бездонного ГУМа… Не проникая в тебя, не колебля твоих никаких основ — Он улегся бы у тебя на плечах, как пума. Он обнимет тебя за шею, Как я тебя не обнимала, Он прильнет к твоему подбородку — Тебе бы так это пошло! А я — уже не сумею. А раньше я не понимала, Что — никаких цепочек, А только тепло, тепло…

2

И еще — очень долго казалось, Что нет никого меня меньше. И все свои юные годы Я жила, свою щуплость кляня. Нет, правда, вот и моя мама, И большинство прочих женщин — Были гораздо больше, Гораздо больше меня. И теперь я, наверное, вздрогну, Когда детское чье-то запястье, Обтянутое перчаткой, В троллейбусе разгляжу. Эта женщина — много тоньше. Эта женщина много моложе. И потом — она еще едет, А я уже выхожу.

3

Будешь ей теперь пальчики все целовать. Выцеловывать ушко, едва продвигаясь к виску. Будешь курточку ей подавать, Помогать зимовать… И по белому снегу за нею, И по черному, с блесткой, песку… А со мною все кончено — и хорошо, хорошо, хорошо. И никто никого, я клянусь тебе, так и не бросил. Дождь прошел, снег прошел, год прошел, — да, прошел! Ей теперь говори: «Твой пушкинский профиль, твой пушкинский профиль…»

* * *

Туда меня фантомы привели, Где нет, не ищет женщина мужчину… Привиделись озябшие Фили, Где я ловлю попутную машину, Чтоб через четверть, может быть, часа, Московское припомнив сумасбродство, Внутри себя услышать голоса Филевского ночного пароходства. Туда ведут нечеткие следы, Где люди спят и к сказочкам не чутки. Где я у самой глины, у воды, Приткнувшись лбом к стеклу какой-то будки, Звонила, под собой не чуя ног, Но знала — выход будет нелетальный. Подумаешь, всего один звонок От женщины какой-то нелегальной… Так что ж, до самой смерти не права? Весь город, как ладонь, уже изучен. …Но выхватит судьба из рукава Гостиницу в сети речных излучин, Мужчину, прилетевшего с Земли, И женщину, поверившую чуду… Привиделись застывшие Фили — В которых не была, не есть, не буду.

* * *

Тебя, как сломанную руку, Едва прижав к груди, несу, Дневную дрожь, ночную муку Поддерживая на весу. Могла бы стать обыкновенной Сегодня же, в теченье дня. Но и тогда в твоей вселенной Не будет места для меня. Тебя, как сломанную руку, Качать, укачивать хочу, Дневную дрожь, ночную муку Удерживая, как свечу. Безвременный, всенепременный, Всего лишь гипс — твоя броня. И все равно в твоей вселенной Не будет места для меня. Тебя, как сломанную руку, Должно быть, вылечу, сращу. Дневную дрожь, ночную муку Кому-то перепоручу. Все бесполезно, мой бесценный, — Скажу, легонько отстраня. И никогда в твоей вселенной Не будет места для меня.

* * *

И снова упаду на дно конверта, Да так, как я не падала давно. Омерта, говорю себе, омерта! Омерта, итальянское кино. А немота поет нежней свирели — Мотивчик прихотливый, не любой. Утихли мои песни, присмирели. Да ты меня не слышишь, Бог с тобой. Не слышишь и опять проходишь мимо, Не слышишь, отворя чужую дверь. Омерта, вот и всё, аморе мио. Омерта, и особенно теперь… Заплаканную, вид неавантажный, Озябшую, как ни отогревай, Увиденную в раме эрмитажной — Запомни, никому не отдавай. И поплывет конверт во время оно, В размякшую, расслабленную даль, Где пьется амаретто ди сароно, Не горестный, а сладостный миндаль… И знаешь, эта музыка не смертна, Пока ты светишь у меня внутри. Омерта, говорю себе, омерта! Омерта, дорогой мой, — повтори.

* * *

Вместо крикнуть: «Останься, Останься, прошу!» — Безнадежные стансы Тебе напишу… И подумаю просто: Что же тут выбирать? Я на теплый твой остров Не приду умирать. Но в углы непокорного рта Твоего Дай, тебя поцелую — Всего ничего… Я сама ничего тут не значу. Запою — и сейчас же заплачу.

* * *

На мое «когда?» говоришь: «всегда!» Это трогательно, но неправда. Нет-нет — повторяю себе — да-да… Это обморок, но не травма. В этом облаке-обмороке плыву, Едва шевеля руками. И зову тебя, и зову, и звоню С бесконечными пустяками.

* * *

И ленивенько процедив: «Как дела, дружок, как дела?» Я, мой миленький, поняла, Что закончился рецидив. Не хочу с тобой говорить Ни о деле, ни о душе. А прочувствовать, воспарить — Не хватает меня уже. И, со вскинутой головой, Я, чужая в миру жена, Вот стою тут перед тобой — Абсолютно разоружена. Абсолютно, абсолютно, Абсолютно разоружена.

* * *

Хоть маленький сон, хоть малюсенький… Взгляну на тебя, ничего? Вот видишь, молюсь и молюсь тебе, Беспечное ты божество. За дымной завесой, за пыльною, И губы ладонью закрыл. Боишься, я крикну — «забыл меня?» А ты — ничего не забыл.

* * *

Ну, как вообще? Говоришь ты уверенно, Дрожащие губы мои пригубя. Да видишь, жива! Отвечаю растерянно… Жива без тебя. Без тебя. Без тебя. Без тебя.

* * *

Да я сама такой же тонкости в кости. Возьми и скомкай, и сломай меня в горсти. Но я не хлипкая, взгляни в мои глаза! Скорей я гибкая стальная полоса. …Не слушай, миленький, все это болтовня. Уж как обнимешь, так отпразднуешь меня. Не бойся алого дразнящего огня, А бойся маленькой заплаканной меня.

* * *

А вот теперь другая женщина Пускай — слова мои споет. А я писала между жестами, Навзрыд, навылет, напролет. Слова обуглятся, оплавятся И — канут в дымчатый песок. Но, может быть, тебе понравится Чужой высокий голосок?..

* * *

Хочу увидеть тебя в костюме. В волшебно-серо-стальном костюме… Конечно, прежде иного хотелось, Но это было вотще, вотще… А я уже и не рвусь на части! Чего же я буду рваться на части? Ведь ты теперь — большое начальство. Да и вообще, и вообще, и вообще, и вообще, И вообще!

* * *

Мы другие, но все же мы те же. Все давно в тайниках, в дневниках, Мы встречаемся реже и реже. Реже некуда, реже никак! Я твой день, уже позавчерашний, Но — целую твой ветреный лоб, И — мурашки, мурашки, мурашки, мурашки, Мурашки — и полный озноб.