Сэляви

* * *

Розовый палисандр, Бархатная розетка. Фанни и Александр — Бабка моя и дедка. Время обнажено, Варево так клубится, Что не исключено: Сможешь, сможешь влюбиться. Снег идет к небесам. Ель озябла в охапке. Фанни и Александр — Дедки мои и бабки. Вертят веретено Голубь и голубица. Будет, будет дано — Сможешь, сможешь влюбиться. Буквицы в пол-лица, Строчные, прописные. Фанни и Александр — Это мои родные. Ну и еще одно, Звездчатая крупица… За тебя решено: Можешь, можешь влюбиться…

* * *

Вот минувшее делает знак и, как негородская пичуга, Так и щелкает, так и звенит мне над ухом среди тишины. Сердце бедное бьется — тик-так, тик-так, — ему снится Пицунда. Сердцу снится Пицунда накануне войны. Сердце бьется — за что ж извиняться? У, папы в спидоле помехи. Это знанье с изнанки — еще не изгнанье, заметь! И какие-то чехи, и какие-то танки. Полдень — это двенадцать. Можно многого не уметь. Но нечестно высовываться. Просто-таки незаконно. Слава Пьецух — редактор в «Дружбе народов», все сдвиги видны! Снова снится Пицунда, похожая на Макондо. Снова снится Пицунда накануне войны. Сердце бьется, оно одиноко — а что ты хотела? На проспекте Маркеса нет выхода в этом году. И мужчина и женщина — два беззащитные тела Улетели в Пицунду, чтоб выйти в Охотном ряду…

Дважды была я на Пицунде: в августе 68-го и в августе 92-го.

* * *

На верхней полочке уже Не хочется тесниться. Но сколько говорят душе, Любовь, твои ресницы… Когда разучишь мой язык, Ты, ласковый отличник, Забудешь то, к чему привык, И станешь сам — язычник, Тогда смогу вздремнуть часок И вспомню про хворобу. Вот только выну волосок, Опять прилипший к нёбу.

* * *

Ты меня попрекаешь везучестью… Иногда мне ужасно везет! Вот и сделался чуть ли не участью Небольшой путевой эпизод. То рассеянно смотришь, то пристально И сидим, к голове голова… Наклонись ко мне — вот и истина. Остальное — чужие слова. Мои дни не похожи на праздники. Мои ночи свирепо-скупы. И пускай уж чужая напраслина Не найдет между нами тропы. Эти встречи от случая к случаю, Разлитые по телу лучи… Ради Бога, скажи, что я — лучшая. Ради Бога, скажи, не молчи. Таковы церемонии чайные, Не в Японии, так на Руси. Положение чрезвычайное. Если можешь — то просто спаси. Вот гитара на гвоздик повешена. Не туда, а сюда посмотри. Поцелуй меня — буду утешена Года на два. А то и на три.

* * *

Ну, люблю я смазливых блондинов! Что ты будешь делать со мною? И любви этой гордое знамя Так и реет над жизнью моей. Но блондины об этом не знают. Да откуда бы им догадаться? И я вынуждена объясняться, Приручая их по одному. А блондины любят блондинок, В крайнем случае — светлых шатенок. Получают мучное на завтрак И молочное — на обед. Так живут, постепенно вянут, Угасают мои любимцы, Даже соли на вкус не зная, Даже перца не разобрав. А такие как я — стремятся Протянуть им всегда руку дружбы, Приготовить мясное блюдо И зажечь интимное бра. Но блондины об этом не знают… Да откуда им догадаться? И я вынуждена объясняться, Приручая их по одному!

* * *

Ты просишь с тобой посекретничать? Приходишь средь ясного дня? Учти, я не буду кокетничать, Когда ты обнимешь меня. Ты думаешь, видно, — раз женщина, То женщину можно понять! А женщину нужно разжечь еще, Разжечь — и тихонько обнять. Имеют значенье условности, Но знак подают небеса. Ты видишь — твердят о готовности Мои голубые глаза. Мои золотистые, карие… Зеленых угодно ль душе? Вот тренькаю тут на гитаре я, А можно обняться уже…

* * *

О тебе ни строка не пропета пока. Не пропета еще, не пропета, Оттого что примерзла моя рука Там, у невского парапета. Я с тебя одного не спросила пока. С прочих, знаешь, как строго спрошу-то… Оттого что запуталась страшно рука Между стропами парашюта. И одною примерзшей своею рукой И другою, прикрученной туго, Я держу тебя крепко, мой дорогой, Как и надо держать друг друга.

* * *

Я звоню тебе из Невинграда Сообщить, что я еще жива. В Невинграде — все, что сердцу надо: И невиноватость, и Нева. И моя премьерная простуда, И моей гримерной суета. Мне никто не позвонит — оттуда, Если я не позвоню — туда. Я себя сегодня постращаю, Теплый диск покруче раскручу. В Невинграде я тебя прощаю, А в Москве, должно быть, не прощу. Я звоню тебе сюжета ради… Я жива, и тема не нова. …В Невинграде всё как в Ленинграде — И невиноватость, и Нева.

* * *

Она над водой клубами. Она по воде кругами. Но я знала тех, кто руками Ее доставал со дна. Любая любовь, любая. Любая любовь, любая. Любая любовь, любая — И только она одна. Немилосердно скупая. Немо-глухо-слепая. Кровавая, голубая, Холодная, как луна. Любая любовь, любая. Любая любовь, любая. Любая любовь, любая — Учу ее имена. И верю в нее, как в рифму. И верю в нее, как в бритву. Как верят в Будду и Кришну И в старые письмена. Любая любовь, любая. Любая любовь, любая. Любая любовь, любая — И только она одна.

* * *

Сколько среди людей ни живи, каждый царь или бог. Но воспоминанье о старой любви всех застаёт врасплох. И открывается пыльный том, и ты не веришь глазам, а там — засушенный бледный бутон, а был пурпурный розан. Как он кончики пальцев колол, светился весь изнутри!. Как нож из ножен, из книги на стол он выпорхнул — посмотри. Там пепел, пепел из лепестков — так собирай скорей. Как много на свете тайных богов, как много явных царей. Но и небожителей, — да, увы! — Будь то царь или бог, воспоминанье о старой любви всегда застает врасплох.

* * *

Как же я забыла любовь, рот-фронт, Вишня запечатана в шоколад? Как же я любила тебя, рот в рот. А теперь целуемся невпопад. Был же лепесток, был невинный фрукт, А теперь засахарен — стал цукат. Вот тебе итог — беспричинный труд, А не то чтоб мед или слет цикад… Как же я забыла быть начеку, И уменье ждать, и взнуздать детей. А могла б ладонью укрыть щеку И построить сон хоть из трех частей. А кровать кровила, никто не спас. Будто каравелла, пошла на дно. Я простила сердцу не первый спазм — Это было больно, да все равно. Да, во рту горчило, но с той поры Горло научилось — печет фарфор. Падал наутилус в тартарары — Сердце отключилось на счет «файф-фор»… Так я и забыла любовь, рот-фронт. Вишня запечатана в шоколад. А ведь я любила тебя рот в рот, А теперь целуемся невпопад.