Сэляви

* * *

Дожила до постыдной сивости С идиотской мечтой о красивости, И при виде блондинки на длинных ногах Всею печенью чувствую — ах! Из меня ж не получится лапочка. Не сгорай, моя свечечка, лампочка… Где обнимутся двое — там третий молчи, Тех двоих — не учи. Никакого такого опыта, Кроме разве ночного шепота. Я подкрашусь снаружи, Настроюсь внутри. И никто мне не даст Тридцать три.

* * *

Мой Горацио, как ты горазд Слушать пенье под звуки кифары. Я уехала в свой Невииград. Потушите, пожалуйста, фары. Потушите, пожалуйста, свет, Отраженный водой многократно. Где была — там меня больше нет, И едва ли я буду обратно. Мой Горацио, ты ли не рад? Ничего не успело случиться. Я уехала в свой Невинград. Облученный обязан лучиться, А не мучиться день ото дня Под чужими прямыми лучами, Принужденно и жадно звеня Сохраненными втайне ключами… Мой Горацио, видишь ли, брат, Всяк спешит совершить свое чудо. Далеко-далеко Невинград. Ни один не вернется оттуда. Невинград, Невинград, Невинград — Повторяю, — хоть это-то можно… И заплакала, как эмигрант, Над которым смеется таможня.

* * *

От пепла до меда, от меда до пепла. Любовь происходит из этого спектра. Кружится над миром янтарной пчелой. Кружится пчелой, да ложится золой. Скажи, мой любимый, ты мед или пепел? Чтоб я не вязала немыслимых петель, Чтоб я не писала таких вензелей, А ты бы глядел на меня веселей! От меда до пепла, от пепла до меда! Себя превозмочь не умеет природа. И жар не остудит, и дрожь не уймет. Лишь пепел пригубит — и чудится мед. Откуда бы взяться подобной напасти? — Люблю от медовой до пепельной масти. Не благодеянье, не явное зло. От меда — сиянье, от пепла — тепло.

* * *

Ты то мерещишься, то чудишься! Хотя я чуда не ищу. Когда-то ты совсем забудешься! Тогда-то я тебя прощу. Тебя, такого звонко-медного, Над теплой ямкой у плеча… И лихорадящего, бледного, Растаявшего, как свеча. Нет, все не так теперь рисуется, Не надо ближнего стращать! Что выпадет, что подтасуется — И станет некого прощать. Но ты мерещишься, ты чудишься, Полуразмытый, видный чуть… Когда-нибудь и ты забудешься! Когда-нибудь, когда-нибудь.

* * *

Погляжу себе в глаза, Раз не поглядеть нельзя. Только что я вижу в дымке? Там, на снимке — разве я? Из какого полусна, В полумраке у окна, Там стоит, вполоборота, И душа ее темна? Из-за дальних ли границ, Из-за давних ли страниц, Но серебряная нитка Пробегает меж ключиц… Погляди же на меня. Среди света, среди дня Погляди без снисхожденья, Не беля и не черня. Это я, мой голубок. Я гляжу не вниз, не вбок. Я такой бываю редко. Но бываю, видит Бог.

* * *

Так уж лучше бы зеркало треснуло — То, настенное, в мутной пыли. Из мирка, захудалого, пресного — В номера интересной любви. Поспеши, поспеши, легкокрылая! Вот и лампы уже зажжены. Легкокрылая бабочка милая — Без любви, без судьбы, без вины… Не любил он — и номер гостиничный Пробирает нездешняя дрожь. — Не любил он! На площади рыночной Отступился за ломаный грош. Погоди, погода, бесприданница! Ты любила всего одного. Тот, кто знает любовь без предательства, — Тот не знает почти ничего. Человек с человеком не сходится, Хоть в одной колыбели лежат. Не любил он — и сердце колотится. Не любил он — и губы дрожат. На пути ли в Москву ли из Нижнего, По дороге ли на Кострому… Легковерная, нелепая, книжная — Не достанешься ты никому.

* * *

И, пытаясь в себе заглушить Нарастающий гул камнепада, Говорю себе: надобно жить. На краю этой трещины — надо. Эти злые, кривые края Прорывают, ты видишь, бумагу. Эта трещина, милый, моя. И не двигайся, дальше ни шагу. И, по гладкому камню скребя И срываясь с него беспощадно, Умоляю себя и тебя: Это трещина, трещина, ладно? Без обиды тебе говорю, Накопив непосильную кротость: Отойди же, не стой на краю. Эта трещина, может быть, пропасть. Из твоей оскудевшей любви, Из улыбки тяжелой, нервозной Вижу трещину в самой крови — Незапекшейся, черной, венозной. И, пытаясь в себе заглушить Нарастающий гул камнепада, Говорю себе: надобно жить. На краю этой трещины — надо.

* * *

Он — вещать, она — верещать, достигать его глухоты. А душа — прощать, и еще — прощать, с небольшой своей высоты. Он — воплощать, она — вымещать, как-то все у них неспроста. А душа — прощать, и опять — прощать, со своего поста. Он — сокрушать, она — водружать, все чуднее их забытье. А душа — прощать, прощать и прощать, да они не слышат ее. Да они не видят ее. Да они не помнят ее.

* * *

He отвертимся — хоть увернемся От алмазных ее когтей… А следы твоего гувернерства — На повадках моих детей. Я окошко тебе открыла — На вот, руку мою возьми. Просыпайся скорее, милый! Поиграй с моими детьми. Почитаешь им Вальтер Скотта, Полистаешь для них Дюма. У тебя впереди суббота, У меня впереди зима. Но в тягучем густом романе Все замешено на крови. Расскажи ты им о Тристане, Расскажи ты им о любви. А ты дышишь тепло и сладко, Руку выбросив чуть левей, И мужская трепещет складка Между детских твоих бровей… Не бывает любви бескрылой, Не случается меж людьми. Просыпайся скорее, милый! Поиграй с моими детьми.

* * *

Расскажи мне, милый, где болит, расскажи, не уводи глаза. Видишь — на цепочке сердолик, каменная в жизни полоса. Отстранись немного, отступи, на меня как прежде погляди, сердце тихо дремлет на цепи, камень мерно дышит на груди. Видишь, в камне приглушенный свет, темный пламень изнутри горит? Это твоего паденья след, ты же падал как метеорит. Но ведь ты не скажешь где болит, отведешь невесело глаза. Я качну легонько сердолик, каменная в жизни полоса. Я качну легонько сердолик, каменная в жизни полоса.

* * *

Дети мои спят у края, у берега, Где йод, и смола, и музыка, и прачечная. Ну, пусть! Пусть будет, как это у Бергмана, — Жизнь то мерцает, то начисто прячется. И это, и это преддверие праздника — Там ель проступает, а может, Мерещится… И папа — он праведник, праведник, праведник. И мама — она грешница, грешница, грешница. Дети мои очнутся, очухаются, И в утробу запросятся, и займутся там играми. И жизнь там увидят черную, чудную, Это зимнее небо с ярчайшими искрами… И снова, и снова преддверие праздника. Звезда за звездой между веток навешивается. И папа — он праведник, праведник, праведник. И мама — она не такая уж грешница…