Семь корон зверя

– Я не заболею! – От нелепости самой этой возможности Ян расхохотался, но, увидев недоумение в Машиных глазах, перевел стрелку разговора: – Ну и как же ты представишь меня своей маме? Познакомься – вот дяденька, который спас меня от хулиганов поздно ночью у мусорной свалки. Вылечи его, пожалуйста.

– Это трудно будет объяснить. Я как-то не подумала, – ответила ему Маша, но добавила: – Если надо будет – объясню. Тем более мама – она умная. Она вас увидит и все сразу поймет.

– И что же поймет твоя мама? – Балашинского начал занимать этот нелепый диалог.

– Что вы очень сильный и очень храбрый. Вы – настоящий и замечательный!

– Интересно, с чего ты это взяла? Мы с тобой знакомы-то всего несколько минут. – Яну стало немного зябко и противно от ее незаслуженной похвалы.

– Вы же не прошли мимо. А другие прошли. – Увидев его вопросительный взгляд, Маша пояснила: – До вас там еще двое проходили. Я видела. И ни один не остановился и не подошел. Наоборот, чуть что не бегом прочь бежали. А я ведь громко кричала. Это мне потом уже рот зажали.

– Ладно, детка, все это уже в прошлом, – Ян снова увел разговор в сторону, хотя слова девушки задели его и были приятны, – а пока, раз уж у тебя имеется нервная мама, лучше тебе привести себя в порядок. Сейчас зайдем в какое-нибудь кафе, ты пойдешь в туалетную комнату, а я тебя подожду... Не беспокойся, я не уйду.

Ян остановил свой выбор на заведении с романтическим названием «Кантри-бар». Девушка направилась в туалетную, а Балашинский, как и обещал, расположился за столиком в ожидании. Маша отсутствовала порядочно времени, и к ее приходу Ян успел опорожнить пузатый графинчик со сносным армянским коньяком. Идти ему уже никуда не хотелось, и, напоив девушку кофе, он предложил ей отправить ее домой на такси.

– Не волнуйся, я запишу номер и хорошо заплачу, чтобы тебя проводили до подъезда. Меня обычно не рискуют обманывать, – сказал он обеспокоенной Маше, и сказал правду. – А чтобы было спокойней, оставь мне номер телефона, и через пятнадцать – двадцать минут я перезвоню и спрошу, как ты добралась до дома.

– А если к телефону подойдет мама? – схватилась за соломинку Маша.

– Не беда. Скажу, что я отец этой твоей Нины и беспокоюсь, как доехала ее подружка, – рассудительно ответил ей Балашинский. – Не бойся, в одно и то же место пушка дважды не стреляет, – перефразировал он на свой лад известную поговорку.

Как и договорились, Ян усадил Машу к мирному пожилому частнику, которого не было нужды запугивать или предупреждать – дедок съежился от одного его взгляда, но везти не отказался – очень уж хотелось легких, немалых денег. Даже одолжил обрывок оберточной бумаги и замусоленный карандаш, и Маша крупными четкими цифрами записала спасителю номер своего телефона. После чего, помахав из-за стекла сжатой ладошкой, девушка отъехала.

Балашинский вернулся обратно в ресторанчик и как ни в чем не бывало продолжил приятное распитие в одиночестве. Но через полчаса, неведомо зачем, запросил у официанта телефон и набрал номер с замасленной бумажки. Подошла и впрямь именно Машина мама, он представился, спросил, получил ответ и благодарность за заботу. Потом повесил трубку и машинально сунул ненужный теперь клочок обертки в карман многострадального плаща.

Домой беспутный странник вернулся около четырех утра. Но загородное его именьице еще не спало, и в большом доме нижние бойницы окон сияли белым верхним светом. В зале, по интерьеру напоминавшем его сочинскую гостиную, только роскошнее и куда огромнее размерами, сидело целое общество. В центре его разглагольствовал Фома собственной персоной, аудиторию ему составляли Лера и Тата и изрядно подвыпивший Стас. Тут же парочкой расположились в углу на одном широченном кресле и «архангел» с половиной, заглянувшие на огонек из своего особнячка. Рита спасала в руках высокий стакан, истыканный соломинками и наполовину пустой, который ее ненаглядный Миша пытался отобрать и немедленно допить. Ритка же держала и не давала. Оба при этом хохотали и в шутку ссорились. Остальные члены семьи еще, по-видимому, отрывались в городе.

Ян не пошел к себе сразу, а присоединился к общей компании. Болтовня приняла еще более оживленный характер, так как каждый старался рассказать хозяину, ставшему в последнее время на удивление общительным, о своем, о личном. Ритка, которая, как и встреченная им сегодня девушка, третий день пребывала в студенческом статусе, со снисходительным пренебрежением забавно передразнивала страх первокурсников перед обязательной «анатомичкой». Ей, навидавшейся за время работы в боевой группе самых разных покойников и в секунду вскрывающей «комариками» шейную артерию с ювелирной виртуозностью, были смешны их детские волнения. Честно говоря, для Яна не было неожиданным ее стремление продолжить врачебное образование, и он извел порядком денег, пристраивая Риту в Первый медицинский. Теперь Мишино подразделение должно было пополниться палачом с профессиональными хирургическими навыками.

Ритка в Москве даром времени не теряла. Нанесла визит и родителям, представила им Мишу. Пока в качестве перспективного и богатого жениха. Ничего не подозревающие ее родители были рады и ее возвращению, и серьезному молодому кавалеру. А когда от Ритки потекли неиссякаемым ручейком деньги, и вовсе стали молиться на дочь.

Обещания же Фомы устроить для самообразования семьи насыщенную культурную программу отзвучали и остались сотрясением воздуха. Премудрый идеолог и сам выбирался из дома в исключительно редких случаях, а мысль о коллективных образовательных походах и вовсе выводила его из себя. Фома так и остался бы декоративной барской фигурой, дополняющей диванные подушки, когда бы не его недреманное око и не всеслышащие уши. Однако он всегда оказывался в нужном месте и в нужное время, хотя его собственные передвижения и были сведены к минимуму. Но Фома увещевал, разъяснял, одергивал, спорил и выходил победителем. При этом не стравливал и не доносил. Потому в общине с ним делились, хоть и не принимали всерьез. Все, за исключением хозяина и, быть может, отчасти, «архангела». Но последнему было все равно.

На следующий день в большом и малых домах спали за полдень. До обеда резиденция напоминала неспешное сонное царство, и не потому, что братья так уж нуждались в долгом отдыхе после разнообразной ночи. А только дел по выходному времени не было ни у кого, разве что у Таты. Да и она не торопилась, лениво возясь на кухне.

Ян по случаю праздничной неспешности выходить в столовую не пожелал. И Тата отправилась к нему с обедом. Подав все, что полагается, оглянулась в спальне в поисках непорядка. Так и есть – одежда разбросана как попало, значит, раздевался прямо здесь, не в гардеробной. Но ничего, сейчас она скоренько все соберет и унесет. Тата подхватила с пола кожаный плащ и охнула:

– Батюшки светы! Ну и дырища! – Тата разглядывала вчерашнюю прореху, единственный видимый результат вечерних развлечений. – Ян, где это тебя так угораздило?

– Ерунда. Убегал вчера от милиции и зацепился. – Ян на секунду оторвался от суповой тарелки.

– И что теперь с этим кошмаром делать? Может, охране из поселка отдать?

– Не вздумай, я к нему привык, – прогудел с полным ртом Балашинский, – отдай в починку.

– Зачем это? Я и сама прострочу, – горделиво ответила хозяйственная Тата. И стала выкладывать на прикроватный столик содержимое хозяйских кожаных карманов. – А это что за обрывок? И на нем телефон. Без имени. Выбросить?

– Выбрось... Хотя нет, погоди. Дай-ка сюда.

Тата протянула криво оторванный кусок обертки, и Балашинский сразу вспомнил, кому принадлежал безымянный номер и при каких обстоятельствах он был получен.

Не то чтобы Ян Владиславович имел жалобы на память, скорее сознание его, чтобы не переутомляться многовековой ненужной и лишней информацией, действовало избирательно. Вчерашний инцидент был доведен до логического завершения, последствий не имел и иметь не мог, а посему был безжалостно вычеркнут, вытерт, выкинут вон. И бумажку следовало отправить в мусор там же на месте, сразу после звонка, да и звонок был лишним, нелепым сантиментом. Однако же позвонил. И бумажка по рассеянности не выброшена, вот она лежит. Конечно, можно это сделать сейчас, просто отдав Тате. Но Ян знал, что это было бы уже бесполезно – дважды попавшись ему на глаза, этот проклятый номер намертво впечатался, врезался в память, так что его символическое уничтожение будет бессмысленным и бесполезным.