Семь месяцев саксофона

Лицо хозяина кафе залито улыбкой. Работает кондиционер. Над столиками лица: плоские, мясистые, безучастные, недоумённые… Человеку язык ни к чему – говорят лица. Передо мной лицо Зины. У Зины лицо любимой.

Интересуюсь:

– Какое лицо у меня?

– Глупое, – отвечает Зина и идёт к стойке б ара. Она возвращается к нашему столику с небольшой бутылочкой бренди. – Хочу «обмыть» мой будущий портрет. Крупные события надо «обмывать» непременно! Русский обычай…

– Русские знают толк в крупных событиях, – говорю я. – А что пьёт твой муж?

– Кажется, бренди.

– Вот как…

Иду к стойке бара, а потом, после короткой и конструктивной беседы с хозяином кафе, развлекаю Зину движениями носа.

Хозяин, убрав со стола бутылочку бренди, оставляет графинчик и два стакана с содовой.

– Что это? – спрашивает Зина.

– Виски, – сообщаю я. – Будем пить виски!..

Зина молча пожимает плечами, а потом спрашивает:

– Какая разница, чем «обмывать»?

– Виски дороже.

– Тебе нравится пить то, что дороже?

– Я обожаю пить поганый виски, – рычу я. – У меня непреодолимая страсть к этому вонючему, поганому виски!

– У тебя страсть к поганому и вонючему?

– Твой муж хлещет бренди, – взрываюсь я. – И ничего другого мне не остаётся, как пить этот вонючий, поганый виски.

Губы Зины вздрагивают, как у ребёнка.

– Налей и мне эту гадость, – говорит она.

– Годится, – одобряю я и думаю о том, что Зина ко мне не безразлична: если бы она была ко мне безразлична, то не стала бы пить этот поганый, вонючий виски. А мужа она, разумеется, не любит: если бы она любила мужа, то пила бы не виски, а бренди.

– Боже, – морщится Зина, – какая отрава!

– Но бренди ещё хуже…

– Конечно, – говорит Зина, – бренди гораздо хуже… За твои портреты!

– За тебя! – бормочу я. – Ты – прелесть!

– Потому что пью виски?

– В основном, поэтому… – соглашаюсь я.

– В таком случае, буду хлестать лишь эту гадость…

– За тебя!

– За тебя!

За окном небо, которое всегда тайна.

– Люди без бога не могут! – говорю я. – Никогда не могут…

Зина перехватывает мой взгляд.

– Тебе со мной скучно?

– Почему ты спрашиваешь?

– Я подумала, что тебе со мной скучно, если разглядываешь небо и говоришь о боге.

– Я говорю не о боге, а о людях, которые без бога не могут.

– И тебе со мной не скучно?

– Ты прелесть!

В руках хозяина кафе маленький круглый торт с тоненькой розовой свечкой.

– Вот! – говорит он и, подмигнув мне, отходит величавой, весьма значимой походкой.

Подаю Зине спички.

– Зажги, – прошу я. – Через год придём сюда и зажжём две свечки, через два года – три, через три года – четыре…

– Как в дни рождения?

– У нас будет свой календарь. Только наш…

– И я буду зажигать свечки?

– Точно так же, как сейчас…

Зина тянется губами к моей щеке.

– Ты это замечательно придумал! – говорит она.

Мы молча разглядываем жёлтый язычок свечки и не можем понять, почему язычок дрожит, если мы не дышим.

– Настанет день, и на этом столике будет стоять огромный торт с сотней весёлых свечей! – шепчу я.

– Думаешь, нас на сто лет хватит? – говорит Зина, и в её глазах плещутся струйки грусти.

Думаю о нас, о предстоящем столетии, о богах древних и богах современных.

– Нас и на двести лет хватит, – говорю я.

– У нас получится?..

– Я верю в своего бога.

– У тебя свой бог?

– Я рисую лица…

– Лица – твой бог?

– Сестру Зину к телефону! – объявляет хозяин кафе. – Спрашивают сестру Зину!

– Это из лечебницы, – говорит Зина, вернувшись. – На всякий случай оставила номер телефона этого кафе… Твоя мама только что проснулась…

Вскакиваю. Зина наклоняется над розовой свечкой. Язычок пламени, вздрогнув, гаснет, превращаясь в голубую нитку

Забираясь в «фиат» и говорю:

– Зина, ты самая мудрая, самая красивая; в тебе есть всё, чтобы называться моим Богом…

– Бог у тебя уже имеется, – напоминает Зина.

– Один хорошо, а два лучше, – напоминаю я.

– А три?

– Глупая! – привлекаю Зину к себе и ощущаю силу своих рук.

Вглядываюсь в небо.

В небе – ангелы.

В земле – черти.

Между небом и землёй – люди.

Когда люди умирают, их души отлетают в небо, а тела разлагаются в земле.

А разум? Любопытно, куда исчезает разум?..

***

Колдун стоял в проходной и покусывал бескровные губы.

– Мама человек закалённый, и она выберется, – сказал я.

– Наш мир не закаляет, а изматывает, и Спасение – в уходе из него.

– Я выкраду маму домой, к Шопену…

– Пустое! – Колдун взглянул на двор лечебницы. – Видишь ли, мир поделен между идиотами и теми, кто идиотами прикидывается, с одной стороны и хищниками с другой. Хищники загребают себе игорные дома, гибких женщин и контейнеры с винами, оставляя идиотам и тем, кто ими прикидываются, ничтожную малость. Впрочем, на то они идиоты, чтобы ничтожной этой малостью довольствоваться…

– Моя мама – идиотка?

– Вне всякого сомнения.

– А вы?

– Прикидываюсь. И ты тоже… Таких – большинство…

– С чего вы взяли, что мы прикидываемся?

– Так ведь нас усыпляют не уколами…

***

К чёрту Колдуна! На моём колене ладонь любимой.

***

Сейчас в Южной Америке ночь, и муж Зины, посланник Еврейского Агентства, наверно, спит. Т-ш-ш-ш, не шуметь! Посланнику необходим отдых, чтобы утром, со свежими силами, уговаривать евреев переезжать в Израиль. Наверное, уговаривать евреев – занятие утомительное, но Зина считает, что у мужа это получается. Её он уговорил стать его женой…

***

– О чём думаешь? – спрашивает Зина.

– Представляю себе тебя с мужем в спальне…

– Не надо! – просит Зина.

– Конечно, не надо, но я всё равно об этом думаю…

– Дома на моих ногах – тяжёлые сапоги, на моих руках – тяжёлые перчатки, на моих губах – тяжёлый замок… Помнишь, я как-то сказала: «Хорошо художникам!» Это я от зависти… Художники, наверно, чувствуют раскованно, мыслят раскованно… Иногда я завидую и разбойнику Робину Гуду, и плохой жене Эмме Бовари… Мой муж настолько из себя правильный и настолько утомительно-болтливый, что…