Семейный портрет с колдуном

...«Смотри, какая кукла», - Вирджиль протягивает мне коробку, в которой сидит барышня с фарфоровой головой. На барышне розовое пышное платье, шляпка с перьями и башмачки, украшенные шелковыми бантами. Но зачем мне ещё одна кукла? У меня их уже десять. И все они – скучные. Потому что они молчат. Не могут говорить, не могут играть, и ничего не едят. Я надуваю обиженно губы и отталкиваю подарок. Глаза Вирджиля становятся грустными. Он больше не пират и не носит черную повязку. И так он ещё красивее. И таким я люблю его ещё больше. Я обнимаю его за шею, прижимаюсь щекой к щеке и жалуюсь, как мне плохо живется, потому что Летиция не умеет бегать наперегонки, а сэр Томас не умеет заплетать косы. «Хочу играть с другими детьми, - капризничаю я. – Сэр Томас сказал, на свете много других детей. Почему я не могу с ними играть? Почему ты меня не выпускаешь?». «Эмили, маленькая, - Вирджиль ласково щипает меня за щеку. – Ты забыла? Нам нельзя за стены. Это такая игра, мы должны прятаться. Понимаешь?». «Нет, - я уже почти плачу, - хочу играть с другими детьми!». Вирджиль вздыхает, а я начинаю хныкать…

…«Эмили, познакомься, - Вирджиль за руку подводит меня к трем девочкам моего возраста, которые стоят в гостиной и с любопытством смотрят на меня. – Это Сильвия, Клара и Модис. Они хотят подружиться с тобой. Вы будете играть вместе. Покажи им своих кукол». «У тебя есть куклы?», – с восторгом спрашивает Клара – рыжая, как морковка, со вздернутым носиком, обсыпанным веснушками. «Есть! – говорю я радостно. – И много! Хотите посмотреть?»…

…«Ты живешь, как принцесса, - болтала Клара, укачивая на коленях куклу. – У тебя такие игрушечки! И каждый день тебя кормят пирожными… Нас не кормили пирожными». «Почему?», – наивно спрашиваю я, пока Сильвия и Модис решают, кто из них будет в следующей игре прекрасной королевной, а кто – злым драконом. «Потому что мы бедные, - отвечает Клара, - все в сиротском приюте – бедные». «Сиротский приют?», - переспрашиваю я. «Это когда нет ни матери, ни отца, - объясняет Клара. – У тебя тоже нет ни матери, ни отца, но ты богатая. Поэтому ты не в приюте». Эти слова пугают меня. Я думаю, думаю, и не могу понять – где мои родители? Мне неприятно от этих мыслей, сердце сжимается так больно, от этого так грустно… «А лорд Вирджиль – он твой брат?», - спрашивает Клара. И я сразу успокаиваюсь, и всё становится на свои места. «Нет, - говорю я важно. – Он – мой жених. Когда я вырасту, мы поженимся. Он будет носить меня на руках и любить всю жизнь только меня одну. Как в сказках написано». «Ты счастливая», - говорит Клара со вздохом…

…я врываюсь в спальню к Вирджилю со слезами и воплями. «Почему они уехали?!», – кричу я, прыгаю на постель и ударяю его в плечо кулаками. Удары получаются – так себе, но я и не хочу бить Вирджиля по-настоящему. Я просто очень расстроена, очень рассержена, потому что Клара, Сильвия и Модис вдруг исчезли из нашего замка. «Они уехали, так надо», - терпеливо говорит Вирджиль. До моего вторжения он лежал в постели и читал какую-то книгу. «Кому надо? – возмущаюсь я. – Я не хочу, чтобы они уезжали!». «Им надо учиться, - объясняет Вирджиль. – Ты умеешь читать и писать, а они – нет. Все маленькие девочки должны уметь читать и писать». «Я могла бы их научить, - вздыхаю я, уже успокаиваясь, и укладываюсь головой Вирджилю на плечо. – Или могла бы поехать с ними». «Ты ещё совсем маленькая, - ласково говорит Вирджиль. – И неужели ты хочешь уехать? А как же я, сэр Томас, Летиция? Нам будет так грустно без тебя». Да, об этом я не подумала… Я рассеянно смотрю в книгу – там какие-то стихи… Слова знакомые, а смысла я не понимаю… «Неси-ка лучше сказки про своих принцесс, - велит Вирджиль, закрывая книгу и убирая ее под подушку. – Давай почитаем»…

…я врываюсь в спальню к Вирджилю и сразу забираюсь к нему в постель, засовывая озябшие ноги под одеяло. «Почему не спишь? – говорит он, пряча книгу, которую читал, под подушку. – Уже полночь, между прочим». «Между прочим, мне уже четырнадцать, - говорю я важно, - и я всё решила. Я хочу за тебя замуж. Я долго ждала, а теперь решила». Вирджиль смеется, и мне обидно от его смеха. «Я уже не маленькая! – кричу я и набрасываюсь на него с тычками и щипками. – Ты сам говорил, мне надо подрасти! Я уже взрослая! Я уже подросла!». «Спокойно, спокойно, куколка! Ты же меня убьешь, - он перехватывает меня за руки и притискивает к себе. – Что за игра на этот раз?». Я удобно устраиваюсь головой на его плече, чувствуя себя счастливой и спокойной, и говорю: «Давай устроим помолвку? Я читала, что когда люди влюблены, они устраивают помолвку. Или ты меня не любишь?». «Конечно, люблю, глупышка, - он ерошит мне волосы. – Но с помолвкой не надо торопиться. На свете много красивых и добрых юношей. Кто-то понравится тебе очень сильно – и тогда можно будет устроить помолвку». «Не хочу других, - отмахиваюсь я. – Я хочу замуж за тебя. У нас будут дети, - начинаю я фантазировать, и с каждым словом эта игра увлекает меня всё больше и больше, - много детей. Здесь все будут играть, качаться на качелях, бегать с мячом… Здесь будет весело». Вирджиль гладит меня по голове и вдруг прижимает ладонь к моей макушке. «Что ты делаешь?», – спрашиваю я с любопытством. «Не бойся, - говорит он ласково, но глаза грустные. – Ты ничего не почувствуешь»...

Воспоминания летели и летели – сыпались мне в голову ворохом, как осенние листья с ветвей, когда дует ураганный ветер. И чем больше было этих настоящих воспоминаний, тем дальше уходили воспоминания фальшивые. Ещё вчера мне казалось реальным, что когда-то я слушала, сестру Ребекку, нараспев читавшую балладу о белом шиповнике, а сейчас знала, что балладу читала сестра Тереза, и я, слушая её, смотрела в окно – скучая, мечтая оказаться не в классе, а за стенами пансиона, на воле, где цвел настоящий белый шиповник и липовые аллеи утопали в цветах.

…«Леди Эмилия! Отзовитесь! Леди Эмилия!» - бегают по монастырскому двору сестры, а я сижу на дереве и стараюсь не смеяться слишком громко. Когда беготня и суета монахинь надоедает, я бесстрашно встаю на цыпочки, держась за ствол, вытягиваю шею, чтобы увидеть излучину реки, город, который так манит… Почему манит? Потому что я должна найти кого-то… Только кого – не помню… Ведь я – сирота, у меня никого нет на свете, тогда почему же… почему же… «Леди Эмилия! – сестра Кларисса стоит под деревом, воинственно уперев руки в бока. – А ну, извольте спускаться! Вы наказаны! Будете переписывать сто раз молитву святой Клер! Вам ясно?». Чтобы подразнить ее (всё равно ведь наказали), я делаю вид, что падаю – повисаю на ветке и жалобно кричу. Матушка Бевина, заметив это, кричит ещё громче, а сестра Кларисса бросается спасать - точнее, бестолково мечется внизу, пытаясь меня поймать. Я весело хохочу, подтягиваюсь на руках, сажусь верхом на ветку – и, конечно же, рву подол форменного платья, зацепившись за острый сучок. Настоятельница перестает кричать, на мгновение теряет дар речи, а потом грозится на весь сад: «Перепишите молитву тысячу раз! И слезайте сейчас же, леди Эмилия!»…

Это точно воспоминания о Белом острове. Почему же я не помню Вирджиля? Какая страшная мешанина в мыслях! Сжимая до боли виски, я всё глубже и глубже погружалась в омут собственной памяти.

…я постоянно наказана, потому что сбегаю из пансиона. Сестры молитвенно поднимают руки, едва только слышат мое имя. Но мне тесно в монастырской ограде, меня тянет на волю, как птицу из клетки. Пусть я чувствую, что в клетке тепло, сыто и безопасно, это не то. Совсем не то. Чего я ищу вне стен пансиона? Общения? Свободы? Развлечений?.. Но я не страдаю от недостатка свободы – меня не могут удержать никакие замки, никакие двери. Если не открывается дверь – я вылезаю в окно, и прекрасно нахожу дорогу даже в темноте, а монахини-воспитательницы в сердцах называют меня маленькой колдуньей. Хочу, чтобы у меня были друзья? Но в городе я болтаю только с торговкой, что продает душистые травы - с Анной Молин, и не ищу новых знакомств. Это не интересно. Из развлечений я люблю только качели и танцы. Качели стоят здесь на каждом шагу, и при любой возможности я вскакиваю на них, чтобы ощутить скорость и полет. И ещё что-то… что-то, о чем хочется вспомнить, но воспоминания ускользают, как неверные клубы тумана…

 …очередной Праздник Роз, когда все цветоводы выставляют на главной площади горшки с лучшими розами. Город становится похож на благоухающий цветник, всюду звучит музыка, на улицах угощают сладостями и ореховым молоком – и всё бесплатно! Разве можно пропустить подобное? Особенно когда тебе двадцать, и ты давно мечтаешь совсем не об акварельных красках, а из книг тебе интересны вовсе не учебники, а любовные романы. Обманув сестру Аустелию, я умчалась из пансиона как на крыльях, и готова была танцевать всю ночь. На Празднике Роз все должны танцевать! Я смеюсь, кружусь в стремительном хороводе – и почти счастлива! Одуряюще сильно пахнет шиповник, воздух напоен ароматами роз, и небо – словно черный бархат, на котором разбросаны бриллиантовые звезды… Хоровод увлекает меня, но вдруг что-то происходит – я вижу мужчину, который стоит под липами, стараясь не выходить на свет фонарей. У него темные волосы, он высокий и… очень красивый… словно благородный рыцарь из тех романов, что я читаю тайком. Мне кажется, что мужчина смотрит на меня – только на меня одну. Мне кажется, что он зовет меня взглядом. И я перестаю слышать музыку, звенящие голоса горожан, и не вижу ничего и никого кроме темноволосого мужчины, так похожего на рыцаря из моих грёз… Я медленно иду в сторону липовой аллеи… Он делает шаг назад, мне страшно, что сейчас он уйдет, и я никогда больше его не увижу… Но мужчина остается на месте, в тени лип, и когда я подхожу ближе, продолжает смотреть на меня – молча, жадно… А я, наверное, точно так же смотрю на него. «Кто вы? – спрашиваю я, вглядываясь в его лицо – с тонкими точеными чертами. Глаза у него светлые, но при фонарях не разобрать цвета. – Мы знакомы?». Почему-то мне знакомо его лицо. Возможно, я видела его когда-то… возможно, на страницах романов про отважных героев прошлого… Мужчина вздыхает глубоко и прерывисто, а потом улыбается, и на щеках появляются ямочки. «Нет, - отвечает он, – не знакомы, леди». «Возможно, мы встречались однажды», - настаиваю я, а сердце начинает трепетать нежно-нежно, как лепестки шиповника, и становится понятным, зачем я убегала из пансиона. Вот для этой встречи. Чтобы она произошла – в ночи, напоенной ароматами роз, под сенью лип. Мужчина молчит и отрицательно качает головой, а глаза его блестят ярче, чем бриллиантовые звезды над нашими головами. Благовоспитанным девушкам не полагается заговаривать на улице с незнакомцами - я вспомнила это правило только сейчас и сразу же забыла. Выбросила из памяти, как что-то ненужное. Я сбегала, чтобы встретиться с ним. И вот эта встреча произошла… «Как вас зовут?», - спрашиваю я. «Самюэль», - отвечает он…

…Самюэль! Это имя звучит, как музыка! Я учу латынь и географию, готовлюсь к выпускному экзамену, но делаю всё, словно во сне. Потому что реальность – она там, с ним, по ту сторону каменных стен. Я бегу к нему каждый день, каждый вечер, как только представляется такая возможность. И он всегда ждет меня – возле качелей, что у пруда…

…я взлетаю, замирая сердцем от восторга и счастья. Лечу вперёд – и кажется, что сейчас качели вознесут до самого неба!.. Но человеку невозможно превратиться в птицу, и меня относит назад – будто бросает в бездонную яму, и дух занимается от страха. Только на самом деле бездонной ямы нет, и крепкие, сильные руки Самюэля подхватывают меня под бедра, чтобы подтолкнуть вперёд, для нового полёта. Это неприлично – прикасаться к девушке так интимно, и монахини упали бы в обморок, узнай об этом, но я делаю вид, что ничего не замечаю. И не знаю, чего желаю больше – одинокого взлёта или падения, чтобы снова оказаться во власти сильных рук…

…вперёд… назад… вперёд… назад… Движение качелей замедляется, но я не делаю попытки раскачаться. Наоборот, жду, когда они остановятся совсем, Самюэль стоит за моей спиной, и его ладони осторожно ложатся на мои бедра, сжимают, поглаживают… Это бесстыдно, отчаянно бесстыдно! И… отчаянно восхитительно!.. Я запрокидываю голову, и он наклоняется, чтобы поцеловать меня. Теперь я понимаю, что в книжках все лгали про поцелуи. Потому что в тех рыцарских балладах, что я читала, не было сказано и тысячной доли о том, как прекрасен поцелуй настоящей любви. А то, что наша любовь – именно настоящая, я не сомневалась, пусть мы с Самюэлем были знакомы всего неделю… Губы его касаются моих губ, и мысли замолкают, остаются только чувства – мне нежно, трепетно, а потом жарко, горячо, неистово!.. Я отпускаю веревки качелей и обнимаю Самюэля за шею, тянусь к нему, как цветы шиповника к солнцу… «Эмили-и-и… - шепчет он, отрываясь от меня и тяжело дыша. – Так нельзя… так нельзя…». Но губами он говорит одно, а его глаза говорят совсем другое. Я смеюсь, потому что он совсем не умеет врать, мой Самюэль. «Как же – нельзя, глупый? – шепчу я, играя его волосами. – Разве ты не видишь, что мы не можем друг без друга? Зачем мы ждем, мой прекрасный рыцарь? Давай поженимся?». «Да», - отвечает он и целует меня снова и снова…

…я бегу по рыночной площади, не обращая внимания на то, как горожане посматривают в мою сторону – с удивлением, неодобрением. Ну и пусть смотрят! Сегодня я – самая счастливая на свете! И мне нет никакого дела до других! Пусть хоть камнями начнут кидаться! «Мы поженимся!, – выдыхаю я, добежав до прилавка, где Анна Молин уже разложила травы и крохотные саше из полупрозрачной ткани, наполненные лепестками шиповника и роз. – Самюэль сказал, что мы поженимся!». «Тише, моя дорогая! – смеется торговка. – Вы мне весь товар переворошите. Значит, поженитесь? Быстрый молодой человек…». «Зачем же тянуть? – пылко отвечаю я. – Он поцеловал меня! – я понижаю голос, но мне хочется кричать об этом на всю площадь, пусть я и… почти благовоспитанная девица. – Он поцеловал меня на качелях. Это сладко, это безумно сладко!.. И я не хочу ждать!». «Ох, сколько страсти, - добродушно отвечает Анна, не забывая продавать душистые мешочки. – А монахини разрешат?». «Зачем мне монахини? – искренне удивляюсь я. – Не за них же я замуж собралась!». «Не за них, - соглашается Анна и тут же тараторит, нахваливая свой товар: - Возьмите жасминовое, миледи! Аромат будет на весь дом! Или желаете розовое? Могу сделать смесь, если пожелаете». «Нужны мне в доме ваши вульгарные запахи!
– раздается высокомерный голос. – Дипси, возьми пять штук. Жасмина. Положим в зимний сундук, чтобы моль отпугивать». Лицо у Анны вытянулось, но покупательница платит серебром, и торговка молчит. Зато я не могу молчать. «Послушайте, леди, - говорю я сердито, поворачиваясь к покупательнице. Она – дама средних лет, с неприятным брюзгливым лицом.. – У госпожи Анны – лучший товар на сто миль вокруг, и никакой он не вульгарный, к вашему сведению!». «Кто это? Да знаете, с кем вы говорите?! Я – графиня Скримжюр, кузина её величества, – дама близоруко щурится, достает из бархатной сумочки очки, нацепляет на нос и рассматривает меня – и возмущенно, и презрительно. Но постепенно брови ее удивленно приподнимаются, и она говорит: - Джейн, дорогая! Вы ли это? Где вы пропадали?».