Семиозис

Работники пришли забрать тело Роланда, по-прежнему завернутое в его одеяло.

– А нам не надо им помешать? – спросила Сосна.

– И что мы станем с ним делать? – ответила Мари.

По четыре стекловара встали с каждой стороны тела и по одному у головы и ног, вроде бы досчитали до трех, подняли его – и ушли.

Мари тихо повторила отсчет. Ж-ж, ква, бульк. Она нашла эти слова у себя в словаре.

– Кажется, письмо у них фонетическое. Надеюсь. Это стало бы большим прорывом.

– Попроси еды, – сказала Сосна.

– Я попросила воды. Когда ее принесут, можно будет попросить еды.

Она попыталась улыбнуться, но была слишком усталой. Вскоре она задремала.

Кажется, я тоже спал. Спустя долгое время мне показалось, что я чую готовящееся мясо – может, горного медведя. Точно не скажу. Вонючие стекловары! Но воды они нам принесли.

– Гм. Может, пир после похорон, – предположил Канг.

– Казнь, – заявила Сосна. Кошка дремала у нее на коленях. – Они жестокие.

– Умираю от голода, – сказал я.

Проснулась Мари.

– Старайся выжить. – Она вытащила из рюкзака гребень и начала возиться со своими волосами. – Нам нельзя их оскорблять. По крайней мере, без причины. У них странные привычки и, наверное, еще более странные правила.

– Они жестокие и примитивные! – посетовала Сосна.

– Это так. И это тревожит.

– Где-то должны быть настоящие стекловары, – сказал я. – Это какая-то подгруппа. Они отбились от основной группы или как-то так.

Мари кивнула.

– Возможно. Это очень огорчительно. Но они – стекловары, а у нас есть задание.

Мы выглянули наружу, но увидели только охрану и стену соседнего шатра.

– Похороны, – проговорила Мари. – Это будет проверка.

Судя по выражению ее лица, она была намерена пройти эту проверку во что бы то ни стало.

– Эти стекловары: посмотрите на их плечи, – сказал Канг. – Они двигаются вверх и вниз, а не в стороны, как у нас. – Он сделал движение, как для броска. – Два локтя. Руки у них слабые. Они вообще-то смогут копать, чтобы его похоронить? Или копаем мы, а?

Пара стекловаров прошла мимо шатра с хворостом.

– Я читала, – сказала Мари, – что некоторые земные народы сжигали своих мертвецов. Мы здесь, чтобы подружиться. Похоже, у них в этом опыта мало, так что нам надо подавать пример. Музыка, несколько слов… вы можете что-то сказать, если вы тронуты, конечно. Я скажу. Наше прощание, наши воспоминания, наша дружба. Подаем пример.

– А плакать можно? – спросила Сосна, снова бросая Мари вызов.

– Пожалуйста, плачь.

Когда Свет сел, группа работников явилась за нами, маршируя в такт. Они были с копьями, и их возглавлял Клетчатый и другой основной с барабаном, и я схватился за рюкзак с флейтами. Нас вывели на край поселения, где собрались все. В первом ряду стояли пять самок. Вонь от них почти перебила запах жарящегося мяса.

Я заглядывал в двери шатров, мимо которых мы проходили. Самым крупным предметом, который я увидел, оказались станки для тканья одеял. Ни мебели, ни чего-то еще, кроме нескольких жалких коробов и корзин.

Нас ждали два коврика, один почти новый, а второй – с горкой зеленых листьев.

– Садимся, – скомандовала Мари, и мы устроились на пустом коврике.

Я прикидывал, на какой флейте играть – и какую мелодию. Нас окружали неподвижные лица стекловаров. Кто-то начал барабанить – звук доносился с той стороны, где готовили еду.

Я выбрал флейту с самым низким регистром и сыграл печальную песню старого дяди Хиггинса, в которой были слова насчет того, что прожил слишком долго и видел неудачи, которых не мог предотвратить. Идеально. Мари начала петь. При втором повторе к нам присоединились Сосна и Канг.

– Еще раз, – прошептала Мари.

Я сыграл с еще бо?льшим чувством. Роланд мне никогда не нравился – и именно поэтому мне будет его не хватать. Я отложил флейту.

Одна из самок, с темными завитками шерсти на спине, – та, что спорила тогда с Клетчатым, – повторила первые ноты мелодии хриплым свистом, почти взвизгиванием. Я снова сыграл первые семь нот, а потом протянул ей другую флейту. Она шагнула ближе и взяла ее. Я поднес свою флейту к губам. Она повторила движение, хотя у нее рот был вертикальным. Я выдул ноту, фа. Она подула, получив хрипловатую ноту. Повторила еще раз. Я зажал первое отверстие и выдул другую ноту, ми. Она повторила за мной. Так мы сыграли новые ноты, а потом – вместе, дуэтом – семь первых нот: фа, ми, до, ми, ре, до, ре.

Наконец, наконец-то я сыграл дуэт со стекловаром!

Я опустил флейту и серьезно поклонился. Вот только чувствовал я себя совсем иначе. Мне хотелось прыгать и кричать. Мы разделили музыку. Если мы смогли это сделать, то сможем сделать все что угодно. Они готовы, просто не знают как – Мари была права. Нам надо показывать пример. Мы многому можем их научить. Они даже не представляют себе, насколько многому.

Стекловар смотрела на меня своими большими невыразительными глазами. Она вернула мне флейту, но я не сомневался: мы еще сыграем. В этих стекловарах не все так плохо.

Если это похороны, то пора было хоронить Роланда, но мы не знали, где он. У нас не было лопат. Нам нужно было какое-то место, чтобы выкопать могилу. Ветер принес запах еды – и я был настолько голоден, что больше ни о чем сейчас и думать не мог.

В той стороне, где шла готовка, снова зазвучал барабан. Все расступились, пропуская нечто большое. От него поднимались облака пара. Зажаренная туша очень крупного зверя – возможно, фиппольва. Я никогда такого запаха не ощущал, но он был невероятно приятный. Я снова увидел ношу, которую несли сквозь толпу. Может, молодой лев.

– Медведь, – пробормотал Канг.

Я присмотрелся. Не медведь. Это было крупное животное с круглой головой и плоским туловищем: такого я не знал. Оно было зажарено до хрустящей золотистой корочки, которая блестела от жира. Толпа расступилась – и мне стало хорошо видно. Не лев – с такими-то длинными ногами.

Сосна взвыла, закрыла лицо руками и отвернулась. Голова лежала лицом вниз – и я опознал поджаристое золотистое ухо… человеческое ухо!

Рот у меня наполнился слюной, но не голодной, а той, что предваряет рвоту. Я вскочил и побежал прочь от толпы, зажимая рот ладонью, и упал на колени. Мари много раз повторяла о том, что надо быть примером. Надо было… как-то. Стекловары за мной наблюдают. Я вырвал из земли кусочек мха, делая ямку, и вытошнил в нее. У меня в желудке не было ничего, кроме желчи – горькой желтой жижи, приступ за приступом. Каждый раз, как мне казалось, что все, ветерок доносил… короче, доносил, и у меня снова сокращались мышцы.

Наконец желчь обожгла мне нос и лишила обоняния. Я выжидал, тяжело дыша. Я закончил, вытошнил все, абсолютно все. Я уложил мох на жижу и умыл лицо – растер слезы рукавом. Благодаря соли на губах во рту стало чуть чище.

Я встал. Стекловары скрипели и свистели. Сосна так и не отняла ладони от лица. Я заковылял к Роланду. Может, это не то, о чем я подумал? Нет. Я знаю, как выглядит зажаренная туша. Это должно было стать едой. Канг смотрел в землю. Мари стояла перед Клетчатым, и по ее лицу текли слезы. Я еще никогда не видел, чтобы она плакала. Никогда.