Семья Берг

По приказанию Сталина Судоплатову и Меркадеру секретным указом были присуждены звания Героев Советского Союза, Эйтингтон и Каридад Меркадер были награждены орденами Ленина.

В «Правде» была опубликована статья «Смерть международного шпиона». Не упоминая, что Троцкий был председателем Петроградского совета в 1917 году и руководил Октябрьским переворотом, что он был организатором Красной армии, статья была полна фальсификаций и злобы: «Троцкий был уже с 1921 года агентом иностранных разведок и международным шпионом». Она заканчивалась словами: «Бесчестно окончил жизнь этот достойный лишь презрения человек. Он ляжет в могилу, отмеченный каиновой печатью международного шпиона и убийцы» [66] .

66

Цитаты из статьи.

Статья была написана Сталиным. Написав это, он, наверное, с удовлетворением потирал руки.

В Парке культуры и отдыха было устроено народное гуляние. В народной толпе тоже обсуждали смерть Троцкого, и далеко не все верили официальной версии о его смерти.

А карьера Судоплатова продолжала развиваться.

48. Арест Павла Берга

Волна репрессий катилась по командному составу армии уже более трех лет, и Павлу Бергу ожидаемый им после казни Тухачевского арест казался теперь абсолютно неизбежным.

Сначала он не хотел пугать Марию. Она так беспечно и весело жила под его сильным мужским крылом, так беззаветно верила в свое счастье, училась, растила дочку, собиралась скоро стать врачом. Ну как ему было вот так, неожиданно, разрушить этот мир ее покоя своим, пусть даже верным, предположением?! И до времени он таил свои переживания. Но Мария женским чутьем что-то почувствовала, с тревогой видела, что у него пропал аппетит, что он похудел и был постоянно грустен. Еще она открыла нечто новое для себя — он всегда был сильным в любви мужчиной, а теперь все реже прижимался к ней по ночам и не мог в бессилии и отчаянии кончить свои ласки. Он был ее герой, ее любовник, она знала о любви только то, что они делили вместе по ночам. Что это — импотенция? Она практически ничего не знала о половых отклонениях мужчин, но ей казалось, что для такого сильного здоровяка это немыслимо.

Мария еще не подозревала, какая безнадежная тяжесть давила на него, какие грустные думы роились в его голове. Она решила, что он чем-то болен, но не хочет говорить. Немного по-женски стесняясь, она все-таки собиралась сама заговорить с ним об этом. Но еще раньше Павел решил: Марии необходимо все знать, необходимо быть готовой к его аресту, к разрушению всей их жизни. И тогда он сказал:

— Маша, надо быть готовой к тому, что меня арестуют.

Мария совершенно опешила:

— Павлик, Павлик мой!.. Как?.. За что?.. Почему?.. Что они сделают с тобой, что?..

— Машенька, готовься ко всему самому плохому. Я о себе не думаю, а больше думаю — что будет с вами?

— Павлик, что бы с нами ни было, мы будем тебя ждать.

— Машенька, ты такая хрупкая, такая неприспособленная, ты одна не справишься. Если это произойдет, ищи помощи у Семы. Других не вовлекай, это для них опасно.

— Павлик мой, ты не думай, не думай, что я такая хрупкая. Я со всем справлюсь. Но я просто не могу, не могу себе представить, что останусь без тебя. Как я буду жить?

Он грустно посмотрел на нее:

— Как все, чьих мужей арестовали.

— Но неужели вот так и подставить им голову?.. Твою голову, Павлик. Неужели нельзя этого избежать?..

— Избежать? Избежать можно, только если стать доносчиком, изменить самому себе. Ко мне уже приходили эти сотрудники, расспрашивали, не знаю ли я что-нибудь о жизни Тухачевского. Они хотели, чтобы я заговорил о нем. Я сказал, что ничего не знаю. Тогда они посмотрели на меня как на живой труп — они-то точно знали, что за этим для меня последует. Если бы я оболгал Тухачевского, наговорил на него, чего не было, меня бы, может, и оставили. Но меня бы привели к нему на очную ставку и заставили бы повторить, что я со страху наговорил, спасая свою шкуру. Ты можешь себе представить, что мы с ним смотрим друг другу в глаза и я на него наговариваю, наговариваю на его гибель?

Мария даже задрожала от ужаса:

— Нет, нет, этого я представить не могу!

— Ну вот. А тогда я стал бы профессиональным доносчиком, их агентом. И они использовали бы меня в своих целях снова и снова. Я был бы вынужден врать и доносить на невинных людей. А потом они все равно покончили бы со мной — убрали бы, как паршивую собаку, потому что я знаю их тайны. Так они всегда делают.

— Павлик, я не имела в виду, чтобы ты делал это… Боже мой!..

От растерянности она не знала, что говорить, что делать, сидела с остекленевшими от ужаса глазами.

— Маша, собери мне две пары нательного белья и что-нибудь теплое. «Они», — он подчеркнуто сказал «они», — они приходят среди ночи и дают на сборы полчаса. Если вообще дадут. Маша, мне многое нужно сказать тебе, но вот что самое-самое главное: когда ты вырастишь нашу дочку, нашу Лилю, ты расскажи ей про меня все. Скажи, что отец ни в чем виноват не был, расскажи, как из еврейского мальчишки он превратился в русского интеллигента, расскажи, что честно воевал за советскую власть, за революцию. А потом, когда стал историком, понял, что на самом деле ошибался — власть стала неправильная.

Он поставил возле кровати маленький чемодан с бельем, толстым шарфом и шерстяной кофтой. По вечерам он сидел возле Лилиной кровати, гладил ее головку, читал ей мелодичные взрослые стихи, которых она не понимала. Павел убаюкивал ее интонациями голоса, и когда она засыпала, еще долго смотрел на нее, стараясь впитать в себя образ своего ребенка, той, которая станет его будущим.

Весь жизненный опыт Павла говорил ему, что жизнь рушится, рушится до самого основания, может быть, вообще кончается. С того дня Берги не жили спокойно ни одной минуты, бессчетно просыпались по ночам, тревожно прислушивались к любому звуку — арестовывать приходили всегда ночью. Если звук заглухал и не было звонка в дверь, значит, эта ночь, еще одна ночь была их. Мария вкрадчиво и нежно прижималась к Павлу, хотела отвлечь от горестных дум и успокоить ласками. Муж был ее первым и единственным мужчиной, и раньше она каждый раз испытывала жгучее наслаждение от его горячих ласк. Теперь ей так хотелось, чтобы ЭТО опять вернулось к нему, чтобы им обоим было опять так сладостно, так хорошо-хорошо. Ей приходила в голову ужасная мысль: если он лишится ее, а она лишится его, то когда, когда и как они опять смогут испытать сладострастие близости? — наверное, никогда. И она притягивала его к себе, впивалась в него губами, обхватывала руками и ногами, стесняясь, гладила самые чувствительные места, старалась возбудить его, пока он наконец тоже чувствовал желание и хоть на короткое время проникал в нее, как это было раньше. Хоть на короткое время. А на следующую ночь опять раздавались какие-то звуки на лестничной площадке, и опять Мария с Павлом лежали, затаившись и прислушиваясь. В их доме, построенном для ответственных работников, аресты происходили почти каждую ночь. И дом постепенно пустел.

«Они» пришли в три часа ночи в сопровождении двух дворников-понятых, взятых для видимости гражданской законности ареста. На звонок в дверь домработница Нюша спросила:

— Кто там?

— Управдом.

— Чего надо в такой час?

После небольшой заминки ответили:

— У вас краны текут.

— У нас все краны закрыты, ничего не течет.

Опять заминка:

— Потолок в квартире ниже вас весь протек. Пустите проверить.

Павел с Марией уже проснулись и встали, тревожно прислушивались. Нюша открыла дверь, ее оттолкнули в сторону, главный и его команда ринулись прямо в спальню. У них был опыт и инструкция действовать сразу: некоторые пытались сопротивляться аресту. Павел стоял в белье, Мария прикрывалась одеялом. Главный показал ему ордер:

— Вы арестованы. Вы обвиняетесь в измене Родине.

Мария смотрела на пришельцев как парализованная. Главный был молодой лысеющий человек явно еврейской наружности — длинный нос с горбинкой, узкое холеное лицо. Он отнял у Павла приготовленный маленький чемодан с бельем — что там? Убедившись, что оружия и ядовитых порошков нет, осмотрел комнату:

— Так, знакомая квартирка-то. Вы что тут, осиное гнездо свили, что ли?

Павел понял, что этот человек арестовывал прежнего хозяина. Как ему ни было горько собираться в последний путь, он вполголоса саркастически-брезгливо спросил: