Семья Берг
Шрифт:
Новое руководство, не избранное самими комсомольцами, а тщательно отобранное властью, было чисто бюрократическим, старалось угодить Сталину и его помощникам, во всем ждало инструкций от Центрального комитета партии. Так активность рядовых комсомольцев была сведена к нулю — из боевого задиристого активного ядра молодежи их превратили в стадо послушных баранов.
Вольфганг, конечно, знал кое-что об этом и видел вокруг себя много таких примеров. Но, читая и немецкие, и советские газеты, он, как всегда, о политической ситуации думал лишь с принципиальной стороны. Поэтому для подготовки к вступлению в комсомол он с немецкой
Собрание посвященное приему Вольфганга, проходило после школьных занятий, ребята хотели скорей уйти домой, собрание их не интересовало: им бы поскорей покончить с делами. Собрание вел секретарь комитета комсомола, отличник, один из «правильных» учеников. Ребята-школьники, сидевшие в классе, знали назубок всю формальную процедуру, им не терпелось поскорей от нее избавиться.
Председатель объявил:
— На повестке дня один вопрос — рассмотрение заявления о приеме в комсомол товарища Леонгарда.
Ребята загоготали, их это рассмешило:
— «Товарища Леонгарда»? Во даешь!
— Да ты лучше сказал бы просто — «нашего немецкого Володи».
— Я сам знаю, как лучше сказать. Прошу внимания и тишины. Пусть он сначала расскажет свою автобиографию.
— Опять ошибка: слово «автобиография» уже подразумевает приставку «авто», значит, он сам должен рассказать свою биографию.
— Сначала научись говорить правильно.
— Надо говорить — «биографию».
— Я и без вас знаю, как лучше сказать. На собраниях так говорят все.
Вольфганг-Володя на реплики внимания не обращал, был настроен очень серьезно, выкрики и шутки до него не доходили. Ему пришлось в который раз рассказывать, что он родился в Германии, что стал беженцем, что бежал от власти фашиста Гитлера. Дойдя до этого, он патетически добавил:
— Мы с моей матерью сами выбрали для жизни Советский Союз, и мы никогда и ничуть об этом не жалели, считая это правильным выбором.
На какое-то мгновение его личные жизненные представления подсказали ему, что его мать, осужденная как «враг народа», сидя в лагере, должна, наверное, жалеть об этом выборе. Но «правильные», принципиальные мысли тут же одержали верх.
— Какие будут вопросы к товарищу Леонгарду?
— Да чего там спрашивать? Проголосуем да и пойдем домой.
— Так нельзя, полагается задавать вопросы. Что же я напишу в протоколе?
— Ну ладно, ладно. Володя, скажи — прорабатывал ли ты «Краткий курс истории ВКП(б)»?
— Прорабатывал и готов ответить на любой вопрос по этому гениальному руководству.
— На любой вопрос? Ты что, действительно читал это? — выкрикнул кто-то с задней парты.
— Очень внимательно читал.
— Ну, даешь!
Никто другой книгу не читал и задавать вопросы по ней не мог.
— Ладно, назови важнейшие обязанности комсомольца.
Его соученики, советские ребята, обычно на собраниях говорили неохотно, вяло и бессвязно. Теперь они поражались, с какой четкостью он отвечал на все вопросы.
— Хорошо, перейдем к голосованию. Кто «за», поднимите руки.
Вольфганг очень волновался, но все радостно проголосовали «за»: им хотелось покончить с этой канителью, а будет ли одним комсомольцем
больше — это их не волновало.Ничего экстраординарного в этом событии могло бы не быть, если бы оно не наложило отпечаток на всю последующую, богатую уникальными событиями жизнь немецкого еврея.
Через пару лет комсомолец Леонгард закончил школу и подал заявление в Педагогический институт иностранных языков. Первым делом ему дали заполнить подробную анкету с вопросами о родителях. Он спросил у приятеля:
— Если я напишу, что моя мать арестована, это не помешает моему поступлению?
— Эх, брат, не у тебя одного родители арестованы. Сегодня это обычное явление. Раньше на таких анкетах ставили крестики и на вступительных экзаменах этих ребят спрашивали строже других. Но потом это прекратили, чтобы экзаменаторы не видели, каких размеров достигли волны арестов.
Про себя Вольфганг с гордостью написал в анкете — «комсомолец», но в графе о матери вынужденно вставил: «Мать арестована органами НКВД». К его удивлению, на это как будто не обратили внимания, и, сдав экзамены, он стал одним из 600 тысяч советских студентов: записался в группу английского языка.
Настроение было отличным: Вольфганг получил место в общежитии и маленькую стипендию, обучение по всей стране было бесплатное, а как эмигрант он имел право на небольшое денежное пособие от МОПРа (Международной организации помощи борцам революции) — жизнь налаживалась. Удивило Вольфганга, что в их институте из 2500 студентов училось 2440 девушек и лишь 60 юношей. Он пытался спрашивать других — почему?
— Ты что, дурак или просто так? Потому что иностранные языки в Советском Союзе никому не нужны и у людей со знанием языка зарплата низкая. Ну, девушки потом выходят замуж и могут прожить на зарплату мужа. А вот ребятам надо как-то выкручиваться и дополнительно заниматься чем-то другим.
— Чем же?
— Можно, например, заниматься переводами или идти переводчиком в НКВД. Станешь агентом, зато платят лучше. А оттуда и в шпионы можно попасть. Опасно, зато тоже платят.
При всей политической идеализации советской системы перспектива получать маленькую зарплату Вольфганга расстроила. Но и работа агентом НКВД его никак не привлекала — именно эти агенты арестовали его маму. Если он будет агентом, его тоже могут заставить арестовывать невинных людей.
Как раз в начале учебы Вольфганга в институте Сталин, выступая на съезде, сказал:
— Жить стало лучше, жить стало веселее, товарищи [56] .
Из этой фразы сделали лозунг, его писали на плакатах, печатали и развешивали повсюду. И вскоре после этого на всех студентов обрушился неожиданный удар: правительство выпустило закон, отменяющий стипендии и устанавливающий плату за обучение. Постановление было отголоском сталинской фразы и начиналось словами: «Принимая во внимание подъем материального благосостояния трудящихся…».
Многие студенты впали в панику, Вольфганг видел много заплаканных девичьих лиц — у них не было средств учиться.
56
Сказано 17 ноября 1935 года (прим. верстальщика).