Семья

Через калитку в огород пришла соседка и принесла вареный рис и соленые овощи. Санкити, о-Юки и дети сели в последний раз вокруг очага, который столько лет их грел. Брызнуло солнце. Пора было идти на станцию. Футтян и Кийтян, окруженные соседскими девочками, шли впереди.

После ремонта шоссе перед вокзалом остался большой бугор земли. Возле него собрались все, кто пришел проводить семью Санкити: соседи, учителя из школы, ученики и просто знакомые. Владелец лавочки, торговавший сластями и соевым творогом, прислал жену со свертком. Та подошла к о-Юки и, протягивая сверток, сказала: «Это вам на прощанье». Пришел проводить Санкити и учитель математики, годившийся ему в отцы. Он принес большой букет цветов и отдал его уже через окно вагона. Приехал и Макино, одетый в европейский костюм.

— Боюсь, боюсь, — шептала Кийтян, сморщив личико и глотая слезы. Она первый раз ехала в поезде и смотрела кругом большими, испуганными глазами. Когда вагон тронулся, она изо всех сил прижалась к отцу. Одна за одной исчезали в окне камышовые крыши, глиняные изгороди, круглые кроны хурмы, тутовые рощи, разделенные невысокими каменными барьерами...

Когда поезд спустился в долину Коею, Санкити еще раз высунулся из окна и посмотрел в сторону вулкана Асама. На горизонте синела зубчатая гряда гор, а над Асамой клубился дым, постепенно сливающийся с облаками.

Пересели в другой поезд. Народу было много, так что Санкити пришлось стоять. Если он, устав, хотел ненадолго присесть, одна из девочек уступала ему свое место. Вдруг заплакала Сигэтян. О-Юки дала ей грудь, но девочка не унималась. Тогда о-Юки посадила малышку за спину и стала к окну.

В четыре часа пополудни все пятеро вышли на вокзале Синдзюку. Служанку они не взяли — до окончания книги Санкити им нужно было экономить во всем. Футтян и Кийтян весело шагали по незнакомой дороге. Сигэтян же совсем уморилась — она уронила головку на плечо матери и смотрела на все безучастным взглядом. Иногда о-Юки останавливалась и внимательно оглядывала незнакомые места.

— Смотри, смотри, Сигэтян, как здесь интересно! — говорила она дочке, чтобы стряхнуть с нее оцепенение.

Но Сигэтян ни на что не хотела глядеть.

Вот, наконец, и улица, где они будут жить. Сквозь молодую листву видна тесовая крыша. Еще несколько шагов — и путники вошли в свой токийский дом. И началась новая полоса их жизни.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

Сёта шел по тихой, обсаженной деревьями улице предместья. Дом дяди стоял у самой дороги на краю обширной усадьбы, хозяин которой выращивал чай, цветы и фруктовые деревья. От дороги его отделяла живая изгородь китайского боярышника и узкая сухая канава. В послеполуденный час летнего дня тишина стояла, как в межзвездном пространстве. Не слышно было скрипа телег, не видно прохожих. Прижавшись лицом к решетке окна, на улицу глядела тетушка о-Юки.

Сёта остановился у дома. Возле его ног играла девочка лет пяти, в коротеньком кимоно, подпоясанная узким пояском.

— Это, наверно, подружка Кийтян? — как бы про себя проговорил Сёта. Девочка застеснялась чужого человека, но продолжала играть. И, как живая, встала перед его глазами маленькая племянница.

Когда о-Юки с мужем и тремя дочерьми год назад приехали сюда из глухой деревни, каким радостным казалось им будущее. Но едва кончились хлопоты и суматоха, связанные с переездом, заболела и умерла маленькая о-Сигэ. Не прошло и года, как не стало и второй дочери о-Кику. Не стало девочки в маленьких гэта, любившей играть возле дома и петь песенки.

Не в пример старшей сестре, у о-Кику было мало подружек — одна только соседская девочка. Теперь она часто приходила под окна и кричала: «Кийтян, выходи играть». И играла возле дома одна, дожидаясь подружку.

Улицу заливало солнце. Солнечный свет пропитывал молодую листву, и яркая лаковая зелень слепила глаза. От горя и от этого безумного солнца о-Юки не находила себе места.

— А, Сёта-сан! Входите, пожалуйста, — пригласила она гостя.

— А где дядя? — спросил Сёта через изгородь.

— Сказал, что пойдет немного прогуляться. Он в саду за хозяйским домом.

— Я тоже пойду туда.

Сёта вошел в сад. Рядом с домом дяди стояли еще два точно таких же одноэтажных домика. Их деревянные крыши переглядывались поверх деревьев с высокой соломенной кровлей хозяйского дома. За плантацией цветов, выращиваемых на продажу в дни религиозных праздников, начинались чайные делянки и грядки овощей. Вся семья хозяина собирала чайный лист. На стежке между огородными грядками Сёта увидел Санкити и пошел к нему.

Дядя и племянник стояли друг подле друга. Их глазам открывалась окраина, заселенная, по-видимому, совсем недавно. В просветах между купами деревьев поблескивали на солнце новенькие дома. Над ними вился прозрачноголубой дым.

— Здорово здесь все переменилось за какой-нибудь год, а, Сёта? — заметил Санкити. — А за чайными плантациями построили птичник. — И Санкити стал рассказывать, что еще нового появилось в их местах.

Невесело было на душе у Сёта. Он поселился в Токио раньше дяди. Одно время они с Тоёсэ снимали небольшой домик неподалеку от Хондзё. Но потом он отправил жену в деревню к родным, переехал в другое место и начал искать работу по нраву. Его характер мешал ему жить спокойно, как живут другие. Куда только не бросала его судьба! С пустыми карманами поехал он на Южный Сахалин. Не найдя там ничего для себя подходящего, он покинул Корсаков⁷ и, терпя всяческие лишения, приехал в Аомори⁸, где жил некоторое время, снимая комнатушку в гостинице. Вдруг ему взбрело в голову торговать углем. Потом он надумал переехать в Южный Китай и даже начал учить китайский язык. Но из этого, как из всех других его начинаний, ничего не вышло. Собственно, ничего и не могло выйти: у него не было капитала. Так он и метался.

Сёта видел, как потихоньку налаживается жизнь в семьях рода Коидзуми. Все братья его матери съехались в Токио. Вернулся из тюрьмы дядя Минору, живой и здоровый, полный новых планов. Дядя Морихико, уладив дела о лесных участках, затевал какое-то предприятие. Дядюшка Санкити закончил наконец работу, начатую в провинции. «Скорее, скорее обзавестись домом в Токио» , — эта мысль ни на минуту не отпускала Сёта.

Санкити и Сёта постояли немного в тени молодой листвы, пронизанной солнцем, затем, обогнув теплицы, вдоль грядок традесканции, направились в сад. На длинных скамьях, в низких, широких горшках росли карликовые деревца. Вокруг пышно цвели цветы, очень красивые, но без запаха. Дочери хозяина, голоногие, с подоткнутыми сзади полами кимоно, доставали ведрами воду из колодца и из леек поливали сад. Тут же была и о-Фуса.

— Футтян! — позвал Сёта.

Девочка сердитым движением откинула назад густые черные волосы и молча взглянула в его сторону. Лицо у нее было печальное, и от этого она казалась не по возрасту серьезной.

— Что, Футтян все прихварывает?

— Прихварывает. Не знаем, что и делать. Температура все время скачет. Показывали ее двум врачам. Они говорят, ничего страшного нет, это у нее от живота. А температура держится.

Разговаривая, они вместе с о-Фуса пошли по саду к колодцу.

— Совсем большая стала у тебя дочка, — заметил Сёта.

Они проходили мимо старого оливкового дерева. Его длинные, тонкие ветви, покрытые душистыми цветами, раскинулись широко в стороны. Оно служило как бы вехой, которая отделяла обнесенный редкой бамбуковой изгородью садик Санкити от остального участка.

— О-Юки, ты давала Футтян лекарство? — спросил Санкити, поднявшись на веранду.

— Что это делается с Футтян? — сказала о-Юки, выходя из комнаты и глядя на девочку. — Только выйдет погулять и тут же домой. Я ее еле уговорила сбегать посмотреть, где отец.