Семья

Тоёсэ, попыхивая серебряной трубкой, которую она попросила у свекрови, внимательно, не перебивая, слушала.

— Я столько времени прожила в Ито, что знакомые стали уже говорить, какая, мол, счастливая эта Хасимото, забот не знает. Деньги ей из дому шлют, отдыхай сколько хочешь. И никто не догадывался, как и что на самом деле.

Вопреки ожиданию, о-Танэ говорила спокойно, голос у нее не дрожал, глаза были сухие.

«Кажется, уже перестала убиваться», — подумал Санкити. И стал рассказывать, что собрался в этом году в каникулы навестить родителей о-Юки.

— Когда о-Юки была последний раз в Токио, я видела ее у Морихико, — сообщила о-Танэ.

— А я видела тетю о-Юки в этой же гостинице. Мы приходили к ней с дядей Морихико, — вставила Тоёсэ.

— Значит, с теткой ты познакомилась раньше, чем с дядей, — засмеялась о-Танэ.

Тоёсэ показалось, что дядя, который был не на много старше ее, очень пристально поглядывает на нее. Сжавшись в комочек, она притулилась к свекрови и стала совсем похожа на ребенка.

Стемнело. Летний день кончился. Гостиную освещал огонь уличного фонаря.

— Я слышал, Тацуо в Нагоя, — сказал после недолгого молчания Санкити и посмотрел на сестру.

— Да, и я слышала, — горько усмехнулась о-Танэ.

— Сколько у нас вдов стало в семье, — пошутил Санкити.

— Я себя вдовой не считаю, — резко возразила сестра.

— Считай не считай, а мужа нет, значит, вдова, — мягко улыбаясь, сказал Санкити.

— Глупости, — буркнула о-Танэ и, сложив руки на коленях, сердито посмотрела на брата.

Санкити вздохнул.

— Пора, сестра, забыть о Тацуо. Так будет лучше, — сказал он теперь уже серьезно. — Подумай, ведь ниже пасть нельзя. Мне Морихико все рассказал. Как можно считать себя женой такого человека? Уж лучше быть вдовой.

— Да что ты, Санкити, заладил: вдова, вдова... Я не хочу этого слышать.

— И напрасно. А встретишь подходящего человека, выходи замуж. Я буду сватом, — опять перешел на шутливый тон Санкити, хотя сердце его переполняла жалость к несчастной сестре. Тоёсэ, слушая пререкания брата и сестры, дрожала как в лихорадке.

— Посмотри, Санкити, до чего ты довел своими речами Тоёсэ. На ней лица нет. Что она теперь подумает о тебе? Ведь в Кисо мы так много говорили о дяде Санкити. О-Сэн так каждый день тебя вспоминала. Тоёсэ, слушая нас, наверное, думала, какой ты хороший. А что она теперь подумает? — И, повернувшись к невестке, о-Танэ добавила: — Нам такой дядя не нужен, правда, Тоёсэ?

Тоёсэ слабо улыбнулась,

— Ну, шутки шутками, — сказал Санкити, — а ничего плохого в положении вдовы нет.

— И ничего хорошего тоже, — опять рассердилась о-Танэ.

— Молодой женщине еще куда ни шло — можно горевать, а тебе в твои-то годы только радоваться надо. Никаких забот. Конечно, характеры у всех разные. Но, по-моему, ничего нет лучше, чем на старости посвятить себя детям.

— Ты мужчина, тебе легко говорить. На моем месте ты бы не так рассуждал, — стояла на своем о-Танэ.

Было уже поздно. Надо было идти домой, но о-Танэ хотелось еще о многом поговорить с братом. И она решила остаться у него ночевать.

— Ты, Тоёсэ, иди домой, а я буду ночевать у Санкити, — сказала она невестке.

— Мне так не хочется уходить. Можно и я останусь? Хочется вас послушать, — попросила Тоёсэ.

Получив разрешение свекрови, она побежала домой предупредить хозяйку, что они сегодня не будут ночевать дома, и скоро вернулась.

Спать легли все трое под одной сеткой. Поставив в изголовье пепельницу, о-Танэ курила не переставая и разговаривала с братом. Голос у нее был возбужденный, она не могла справиться с охватившим ее волнением. О-Танэ принялась рассказывать, какие странные вещи происходили с ней по ночам в Ито. Она, бывало, долго не могла уснуть: стоило ей закрыть глаза, как перед ней начинали кружиться искры, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее. Постепенно искры сливались в большое красное пятно. Лежа под сеткой, о-Танэ водила руками, показывая, как искры вертелись у нее в глазах. Потом руки у нее задвигались все быстрее, как будто ее самое подхватил этот сноп искр. «А сестра-то еще больна», — подумал Санкити. Он приподнялся на локте и увидел, что Тоёсэ, встревоженная, тоже не спит.

Наутро, обещав прийти еще раз, о-Танэ попрощалась с братом и пошла вместе с,Тоёсэ к себе домой.

— А что если и правда мне поехать к Санкити? Ведь это рукой подать до Кисо. И Сёта будет недалеко посылать за мной.

— Конечно, мама. Поехать к дяде Санкити все равно что вернуться на родину...

С такими мыслями вернулась о-Танэ домой.

Август был на исходе, когда о-Танэ решилась наконец ехать. Сколько забот сразу обрушилось на нее: собрать и уложить вещи, проститься с Морихико, Наоки. Последние дни о-Танэ не присела ни на минуту.

Но вот все наконец готово. Осталось сделать последний визит. Солнце клонилось к закату, но жара еще не спала. Было душно, как перед грозой, когда о-Танэ отправилась в дом брата. Она шла и думала.

Выйдя замуж за Тацуо, она никуда не выходила, и можно было по пальцам сосчитать, сколько раз она бывала в отчем доме. Отчий дом! Теперь уже нет ни отца, ни матери. Глава семьи теперь Минору, да и он в тюрьме. Последний раз она видела свою мать, когда вся семья Коидзуми переехала в Токио. Тогда она погостила у них немного. Уже в те годы Тацуо был ей неверен. Один из старых приказчиков, долго служивший у Тацуо, даже поссорился с хозяином и ушел, возмущенный его поведением. В те дни и сама о-Танэ подумывала, не расстаться ли ей с мужем, хотя и очень горько ей было думать об этом.

Теперь дом Коидзуми был маленьким и жалким, О-Танэ увидела его, свернув в узенький, грязный проулок.

Она шла по деревянному настилу над канавой для стока нечистот, мимо невзрачных домишек, лепившихся друг к другу, в которых ютились бедные люди. От всего здесь веяло такой безысходной нищетой, что начинало ныть сердце. О-Танэ остановилась перед решетчатой дверью, ведшей в темноту.

— Кто там? — послышался молодой голос. И в коридоре показалась о-Сюн.

— Мама, это тетя Хасимото! — закричала девушка и исчезла.

Сухо зашуршала бамбуковая штора, и, еле передвигая ноги, в коридор выползла о-Кура. Она уже несколько лет страдала болезнью бери-бери. Этим летом болезнь обострилась. Несчастная женщина почти не вставала с постели. Ухаживали за ней две дочери — ее единственная отрада.

В комнате стояла большая жаровня, напоминавшая о лучших днях дома Коидзуми. Женщины устроились возле нее и завели разговор.

— Меня зовет к себе Санкити. И я решила поехать к нему ненадолго. Воспользуюсь его добротой, — сказала о-Танэ.

— Это хорошо. Он недавно к нам заходил, — ответила о-Кура и, жалко улыбнувшись, добавила: — Видишь, я вся седая стала, точно привидение. Санкити посмотрел на меня, покачал головой и домой скорее...

— Я тоже никуда не гожусь, — вздохнула о-Танэ. О-Сюн внесла поднос с чаем.

— О-Сюн! А где тот чай, который нам подарили? — спросила о-Кура у дочери.

— Что ты, мама! Тот чай уже совсем старый, — ответила о-Сюн и покраснела.

— Чем этот чай плох, дорогая о-Кура! Мне так приятно у вас, я чувствую, что я в отчем доме, а вы ухаживаете за мной, как за гостьей, — бодро заговорила о-Танэ. — А наш-то Санкити тоже хорош. Такое мне сказал, что я до сих пор не могу забыть. Пришли мы с Тоёсэ к нему в гостиницу, говорим о том, о сем. А он вдруг как бухнет: ты, мол, теперь вдова! Я очень рассердилась на него.