Семья

Долгий труд вымотал Санкити. Но, странное дело, он не мог отдыхать. День-деньской он занимался всевозможными делами, и только глаза его выдавали усталость. Он был рад приходу Сёта: ему хотелось поговорить с кем-нибудь о только что конченной работе.

Дядя и племянник расположились в комнате, выходившей окнами в сад. О-Юки принесла чай.

— Хозяин угостил нас чаем нового урожая. Отведайте, пожалуйста, Сёта-сан, — сказала она и, поставив поднос, вышла.

Угощая племянника чаем, еще пахнувшим свежим листом, и прихлебывая из чашки, Санкити стал рассказывать об одном русском писателе, о котором он недавно читал. Писатель так уставал, работая над своими произведениями, что его жена каждый день специально готовила ему простоквашу.

— И я подумал: если здоровяк-иностранец так устает от литературной работы, то что говорить обо мне. Но я не бросил на полдороге свой труд, я довел его до конца. Что ни говори, Сёта, а я герой. Когда было написано последнее слово, я швырнул перо в угол и чуть на голове не стал ходить от радости!

Сёта улыбнулся.

— У меня была одна мысль, — продолжал Санкити. — Только бы осилить эту дорогу! Только бы не сбиться, не свернуть в сторону! Если бы ты знал, чего это мне стоило. Ведь у меня на руках было тогда трое детей. Так вот... Узнали мы тогда лихо. Гробик для о-Сигэ и тот пришлось сделать из старого ящика из-под чая, в котором мы привезли книги из деревни. Вдвоем с хозяином отнесли мы гроб в храм... Я, помню, даже пошутил тогда неловко: сказал о-Юки, что о-Сигэ вовремя умерла... Вот как было. А тут еще новая беда — у супруги моей открылась куриная слепота...

— Да, да, — кивнул Сёта. — Вам было очень тяжело. Я тогда, помню, ездил в Синдзюку за лекарством.

— Я продолжал писать, несмотря ни на что. И когда уже стал виден конец и мне показалось, что все наши беды позади, умерла о-Кику. Вот тогда я окончательно потерял голову. Горе — это не то слово... Будто вихрь унес моих детей! — вырвалось у Санкити.

В Токио жена Санкити родила первого мальчика. Его назвали Танэо.

Отдав малыша молоденькой служанке, о-Юки пришла послушать, о чем говорят мужчины.

— Сколько вам пришлось пережить, тетушка! — тихо проговорил Сёта. — Мать мне писала из деревни о вашем горе.

— Когда умерла Кийтян, у меня точно сердце из груди вынули, — сказала о-Юки.

— А тут на днях к нам ворвалась какая-то противная особа, — перевел Санкити разговор на другое. — В черных хакама, подстрижена коротко. Еще с порога принялась с грозным видом читать нам проповедь. Потом осыпала о-Юки упреками и исчезла,

— Оказалось, что это родственница нашего хозяина, — объяснила о-Юки. — Она заявила, что мы забыли о боге, поэтому несчастья и преследуют нас. Вера у нас слабая... Здесь люди очень религиозны.

В глазах у Санкити появилось беспокойство. Он встал, прошел в другую комнату. Там у столба, поддерживающего потолок, играла с лентами о-Фуса. Санкити подошел к ней, потрогал рукой ее лоб, посмотрел на нее внимательно и вернулся к себе.

Кто-то робко постучал в решетчатую дверь.

– — Это подружка Кийтян, — сказала о-Юки и пошла в прихожую.

— Дай ей конфет, — крикнул вслед Санкити.

О-Юки открыла дверцу божницы в средней комнате и вынула сласти, лежавшие у свежей деревянной таблички с именем почившей. Девочка поблагодарила и убежала, а о-Юки еще долго слушала дробный стук маленьких гэта.

Потом пришла девушка в хакама, какие носят студенты. Это была дочь Морихико, о-Нобу, приехавшая в Токио учиться. Она жила у дяди и ездила в школу на трамвае.

— Добрый день, братец, — приветствовала она Сёта. Они были двоюродными, и о-Нобу называла Сёта братцем.

О-Юки каждый день ходила на могилки детей, благо храм был недалеко. И сегодня она отправилась туда, взяв с собой о-Нобу. Санкити и Сёта остались одни. Они долго еще беседовали полулежа, с удовольствием вытянув ноги.

За все время разговора Сёта ни разу не вспомнил об отце. Но когда говорить уже, казалось, было не о чем, неожиданно обронил:

— А я в конце концов узнал, где отец.

О Тацуо долго не было никаких вестей, и Санкити даже вздрогнул от неожиданности.

— На днях из Кобэ приехал господин У. и пожелал со мной увидеться. — Сёта понизил голос. — Он говорит, что отец работает там учителем. Заработанного ему хватает только на пропитание... А я-то думал, что он, бросив дело своих предков и уйдя от семьи, займется чем-нибудь гораздо более солидным...

— Интересно, что сталось с той молоденькой гейшей? Помнишь, которую Тацуо-сан выкупил и увез?

— Ну, это уже дело прошлое.

— Вот, значит, как все обернулось!

— И еще господин У. сказал, что, мол, отец заслуживает сочувствия и нехорошо оставлять его в одиночестве. Он прибавил, что попробует уговорить его написать домой.

— Вот как? Значит, ты решил переписываться с отцом?

— Никогда! — Глаза Сёта заблестели. — Да у меня и повода нет писать. И отцу, пожалуй, не следует этого делать. Не знаю, захочет ли кто-нибудь ответить ему: ведь он так подло поступил со своими служащими. Теперь ему, небось, и вспомнить стыдно. Мне только маму жалко... Она-то могла бы ему написать, хотя бы тайно. Собственно говоря, господин У. предлагает себя в посредники.

Рассказ племянника перенес Санкити на берега шумливой реки Кисо. Старый дом Хасимото, каким он видел его в последний раз, предстал перед Санкити, как наяву.

— Да, как все изменилось... Тацуо-сан, верно, ничего не знает ни о тебе, ни о твоей супруге. Помнишь, я приезжал к вам погостить? Тогда он работал не покладая рук и весь был в заботах о семье. А мы с тобой частенько сиживали в вашей просторной гостиной и болтали о всякой всячине. Я до сих пор так ясно все помню, как будто это было вчера.

— А для меня та жизнь как далекий сон, — усмехнулся Сёта. — А знаете, дядя, странная все-таки моя семья. Все мужчины из поколения в поколение уходят в молодые годы из дому. Дедушка, потом — отец...

— Да, это верно. Отец твой в молодости, не спросясь, ушел из дому учиться...

— И я, наверно, такой же. Та же в жилах дурная кровь, — заметил Сёта. Он хотел улыбнуться, но улыбка не получилась: воспоминание о трагической смерти деда, о бегстве отца потушило ее.

Выглянуло солнце, и в его лучах заблестели только что распустившиеся цветы олив. Торопливыми шагами вошла в дом о-Юки, вместе с племянницей вернувшаяся с кладбища. Из широкого рукава кимоно она вынула подарок дочке — разноцветные шерстяные нитки, с которыми Футтян любила играть. О-Юки купила их в галантерейной лавочке по дороге домой.

— Простите, что мы так поздно. Никак не могли уйти от могилки Кийтян. Наплакались вдоволь, — сказала о-Юки и поспешила на кухню готовить ужин.

Когда бы Сёта ни приходил прежде к дяде, тот, вечно занятый своей книгой, не мог много беседовать с племянником. Теперь Санкити был свободен, о чем только не переговорили они сегодня. В ожидании ужина перешли в маленькую гостиную с окнами в сад. Мимо дома возвращались с поля крестьяне с мотыгами на плечах, батраки хозяина, ездившие в город. Санкити стоял у окна и угрюмо смотрел на улицу,