Сеня, жми на тормоза!

Докурив сигарету, Сеня с остервенением, словно раздавливая мерзкого жука, потушил в пепельнице окурок и сел за компьютер. Открыл Word. Белый чистый лист. Такая же пустота сейчас была у него в голове. Спектакль отложился в голове какими-то отдельными невнятными фрагментами. И так прошло 15 минут гипнотизирования монитора. Постепенно из тумана начали проступать какие-то образы и сцены. Медленно и неуверенно пальцы застучали по клавиатуре.

Дойдя до третьего абзаца, Арсений подумал, что было бы неплохо провести параллель с каким-нибудь известным спектаклем по пьесе Мольера. Открыл Ютуб. На быстрой перемотке посмотрел мхатовский спектакль «Тартюф» 1989 года в постановке Анатолия Эфроса.

«Если сравнивать нынешнего “Тартюфа” севастопольского театра и интерпретацию Эфроса, то, что там говорить - актёрский ансамбль разных масштабов.

– начал писать Воскресенский, – Станислав Любшин (Тартюф), Александр Калягин (Оргон), Анастасия Вертинская (Эльмира) - их попадание в образы было настолько точным, что трудно представить других актёров в роли мольеровских героев. «Тартюф» Алексея Романовского, на мой взгляд, добротный ремейк известной постановки МХАТа, где отдана дань классической комедии.

Вообще интересно, как разные режиссеры в разные эпохи видят Тартюфа. Анатолий Эфрос рассматривал в этом образе двух сильнейших артистов - Иннокентия Смоктуновского и Станислава Любшина, отдав предпочтение Любшину. В его восприятии Тартюф был наглым, опасным и весьма гибким обманщиком. “Надо сыграть не ханжу, а претендента на власть. Политикана. Человека, способного завоевывать и одурманивать”, – писал Эфрос в процессе работы над спектаклем. И действительно, в Тартюфе Любшина был тот неповторимый шарм, поддавшись которому, можно было потерять все ориентиры»

Медленно, но уверенно Сеня дошёл до абзаца, посвящённого актёрскому ансамблю. Нужные слова долго не приходили. Начинал набирать предложение и стирал. И так несколько раз. Встал из-за стола, подошёл к окну. Закурил. Первая медленная затяжка, вторая, третья… Разбежавшиеся мысли вновь собираются вместе. Сделав глоток из фляги, Воскресенский продолжил.

«В постановке Алексея Романовского Тартюфа исполнил Михаил Краснов. Сыграно это было талантливо, и я бы даже сказал, академически безупречно. Однако… Не покидало ощущение, что Тартюф Краснова - персонаж из какой-то другой пьесы, не мольеровской. При том, что Михаил Краснов делал всё по-актёрски правильно, в нём совершенно не читался человек, способный “завоевывать и одурманивать”. В этом Тартюфе не было ни капли обаяния и попасть под влияние такого персонажа едва ли возможно».

«Ну, что после небольшого кнута можно и пряничка дать», - размышлял про себя Воскресенский, уже основательно увлёкшись текстом.

«Отдельно хотелось бы выделить Екатерину Прохорову, исполнившую роль строптивой служанки Дорины. Эмоциональный окрас каждой её реплики оказывал на зрителей безоговорочное действие - если ни смех, то аплодисменты; если не аплодисменты, то смех. Это тот самый случай, когда актёрская энергетика гармонично сосуществует с человеческим обаянием. И, конечно, этому симбиозу в рамках одной сцены становится тесно, и он прорывается в зал».

«Ну что, можно и завершать. Никого особо не обидел, высказал честное мнение. Имею я на него право? Конечно, имею. По крайней мере все поймут, что я не какой-нибудь там карманный критик, а журналист со своей позицией», - Воскресенский явно был доволен рецензией. Еще один глоток из фляги. Последний абзац.

«Анализировать какие-либо другие составляющие спектакля не вижу особого смысла. В оформлении сцены не наблюдалось никаких сложных решений - всё соответствовало эпохе “Тартюфа”. Режиссер также не стремится искать в классической комедии скрытые смыслы и не пытается явить зрителю “театр сложных метафор”. Алексей Романовский сделал всё как положено - пошёл по классическому пути, позволив мольеровской комедии остаться именно таковой. В этой истории нет ни малейшего намёка на пошлость, а только безграничное уважение к своему зрителю. Такой “правильный театр” – сегодня редкое явление, но радует, что в культуре XXI века оно ещё существует».

Арсений решил не откладывать публикацию рецензии в долгий ящик и, внимательно вычитав текст, разместил статью на сайте. Довольный результатом, Сеня переоделся в пижаму и нырнул под одеяло, даже не подозревая, что завтра начнётся в театральном Севастополе с его подачи. И, конечно, не только его.

Будильник прозвонил в 8 утра. Сеня нащупал телефон и, отключив раздражающий звук, повернулся на другой бок, провалившись в сон ещё на два часа. Когда открыл глаза и взглянул на часы, понял, что капитально проспал.

– Да твою ж мать!
– Воскресенский резко встал с кровати и хотел было в спешке начинать день, но понял, что сил совершенно нет и жутко раскалывается голова.

Сон всё ещё не хотел отпускать и Сеня уронил голову на подушку. Чтобы в очередной раз не заснуть, Арсений взял телефон и начал мониторить соцсети. И тут ему на глаза попался пост Аллы. Ильинская опубликовала Сенину рецензию на «Тартюфа» и подписала: ««Есть такая замечательная буква в русском алфавите! БЭ - бЭстактность!» У Воскресенского округлились глаза, сон как рукой сняло и даже голова стала меньше болеть. Под постом уже было порядка тридцати комментариев и люди продолжали писать. Сеня прочитал первый комментарий от какой-то барышни: «Совершенно недопустимо так нарочито сопоставлять спектакли из двух разных столетий. Другое дело, если бы его авторы указали, что сделали ностальгический ремейк на постановку Эфроса. А вообще, рецензия абсолютно непрофессиональная. Дилетантство в чистом виде. Откуда вообще вылез этот Арсений Воскресенский?»

Не отрываясь от экрана смартфона, Сеня встал с кровати и направился в ванну. Поставив телефон на подставку, он выдавил пасту на щётку, продолжая погружаться в дискуссию, развернувшуюся вокруг его рецензии. Некий Антон решил встать на защиту Арсения: «Не совсем понимаю, в чём суть претензии к автору. Человек высказал своё мнение. Я считаю, он имеет на это право. А то, что его мнение не совпадает с вашим, ещё не является признаком бестактности. Он так увидел и сформулировал свои мысли через ту параллель, которая возникла». Первая комментаторша на это ответила: «Он так увидел - это про художников и им это простительно. А человек - журналист серьёзного издания. Выражая своё мнение публично, он должен осознавать, что о его мнении люди тоже могут выразить своё мнение».

Полемика вокруг Сениной рецензии набирала обороты. К ней подключились тетатроведы, критики, журналисты, в общем все неравнодушные к театру. Было ощущение, что Алла собрала вокруг себя целый суд присяжных, которым предстояло решить - дать возможность Воскресенскому и дальше заниматься своим делом, или с позором выкинуть из профессии. Арсений очень ярко представил, как эта дискуссия театральных экспертов могла бы выглядеть в режиме оффлайн…

***

Все эти уважаемые дамы и господа сидели в просторном кабинете за круглым столом с недовольными и сосредоточенными лицами. Перед каждым лежала Сенина распечатанная рецензия. Они внимательно изучали текст и качали головой. Кто-то тяжело вздыхал, кто-то возмущенно округлял глаза, а некоторые читали статью со снисходительной улыбкой.

– Антоша, дорогой мой, - Алла серьезно посмотрела на собеседника, - ну ты же наверное в курсе, что есть разница между мнением и рецензией? Мнение может быть безответственным, а рецензия - ни при каких обстоятельствах.

– Алла, прости меня, конечно, но я что-то не вижу, чтобы он подписался «критик Латунский», - Антон взял лист и показал Алле.

– Антошечка, я не слепая, - Ильинская церемонно улыбнулась, - То, что я могу высказать тебе в своём кругу, я никогда, понимаешь, никогда не выскажу публично. Так просто не делается.