Серая Женщина

Оуэн уже почти закончил сборы и с нежностью подумал о скорой встрече с женой, когда дверь неслышно открылась и в поисках каких-то вещей названного брата в комнату заглянул проказливый Роберт. Увидев хозяина, он в нерешительности помедлил, но буквально мгновение, потом дерзко вошел, положил ладонь на рукав Оуэна и осведомился:

– Как поживает шлюха Нест?

Желая оценить эффект от своих слов, Роберт ехидно заглянул в лицо Оуэна, но пришел в ужас от того выражения, которое увидел, и бросился к двери. Оуэн же тем временем постарался убедить себя, что он всего лишь ребенок: не понимает смысла того, что услышал от взрослых и повторил.

Спрятавшись в коридоре, Роберт продолжал выкрикивать оскорбления, и ладонь Оуэна, словно стремясь обуздать нарастающий гнев, сама собой сжала рукоять пистолета. Он держался, пока несносный мальчишка говорил гадости про него и Нест, но когда тот перешел к насмешкам над бедным мертвым младенцем, не справился с собой и, прежде чем обидчик успел скрыться, схватил его за руку и с силой ударил.

Уже в следующее мгновение он пришел в себя: остановился, ослабил хватку и, к своему ужасу, увидел, как Роберт сполз на пол. На самом же деле, наполовину оглушенный, наполовину испуганный, хитрюга предпочел изобразить обморок.

Увидев его лежащим без движения, несчастный Оуэн горько раскаялся в содеянном и собрался переложить мальчика на широкую резную скамью, чтобы привести в чувство, но в это мгновение появился сквайр.

Скорее всего, в то утро в Бодуэне лишь один человек оставался в неведении относительно отношений наследника с Нест Притчард и ее ребенком. Как бы ни старался молодой человек скрыть свои посещения Тай-Гласса, они происходили слишком часто, чтобы остаться незамеченными. К тому же изменившееся поведение переставшей появляться на танцах Нест говорило само за себя. Однако в Бодуэне непреложно властвовало влиятельное, хотя и не признанное официально мнение миссис Гриффитс: до тех пор пока госпожа этого не позволит, никто не смеет поставить сквайра в известность о произошедшем.

Наконец пришло время, когда она сочла возможным сообщить супругу о семье сына, но так, как ей выгодно: обливаясь слезами и всячески подчеркивая сомнительную репутацию Нест. По ее словам, недостойное поведение снохи не прекратилось и после замужества: она по-прежнему была, по старинному валлийскому выражению для посрамления женской репутации, «женщиной рощ и кустов».

Сквайр Гриффитс без труда нашел Оуэна в Тай-Глассе, куда отправился с одной целью: вылить на сына испепеляющий гнев, – и устроил ужасную сцену, свидетелями которой мы стали. Легче ему не стало, и дом Притчарда он покинул еще более разгневанным, чем туда пришел, а вернувшись в Бодуэн, услышал коварные намеки жены. Тем временем из холла донеслись странные звуки, среди которых послышался голос Роберта, и мгновение спустя сквайр увидел бездыханное тело своего любимца в руках Оуэна, лицо которого еще пылало как в огне. Отец обратился к сыну с негромкими, но исполненным ненависти словами. Тот слушал сдержанно, храня гордое молчание и не позволяя себе ответить тому, кто нанес ему куда более тяжкий, фатальный удар. Вдруг в комнату вошла мачеха. При виде ее естественных чувств гнев сквайра воспламенился с новой силой, а подозрение, что нападение на Роберта было заранее спланировано, прозвучало в обвинениях в форме доказанной истины. Он призвал домочадцев – якобы для того, чтобы оградить себя и жену от агрессии сына, – и теперь слуги стояли вокруг и в недоумении переводили взгляды с бившейся в истерике миссис Гриффитс на разгневанного сквайра и далее, на молча взиравшего на эту вакханалию печального Оуэна. Молодой человек, казалось, ничего не замечал, а слова отца не достигали его слуха. В сознании стоял образ невинно убиенного младенца, а в истошных воплях мачехи слышались стоны другой – еще более тоскующей и обездоленной женщины.

К этому времени Роберт открыл глаза, и, хотя все еще страдал от последствий ударов, происходящее вокруг воспринял вполне адекватно.

Если бы Оуэн остался в одиночестве, сердце его наполнилось бы жалостью и состраданием к жертве собственной несдержанности, но сейчас несправедливость и боль ожесточили душу. Он отказался от попытки оправдания и даже не попытался воспротивиться заточению, провозглашенному сквайром, до того момента, пока доктор не вынесет профессиональное заключение относительно состояния Роберта. И только когда его, словно дикого хищного зверя, заперли в комнате на засов, он вспомнил о несчастной Нест, переживавшей горе в одиночестве и так нуждавшейся в участии и поддержке. Как там она? Что подумает о его отсутствии? Вдруг вообразит, что он поверил словам отца и бросил ее в тяжком, невосполнимом горе? От этой мысли Оуэн пришел в безумную ярость и начал искать путь к избавлению.

Его заключили в маленькую пустую комнату на втором этаже – с резными дубовыми панелями на стенах и такой массивной дверью, что выдержала бы усилия дюжины крепких мужчин. Окно, как это было принято в старинных валлийских домах, располагалось над камином с трубами по обе стороны, которые образовывали с внешней стороны подобие выступа. Конструкция представляла собой легкий путь к спасению, даже если бы узник не испытывал столь отчаянной решимости. Таким образом, осторожно спустившись по выступу, Оуэн смог бы незаметно исполнить первоначальное намерение: вернуться в Тай-Гласс.

Буря утихла, и залив осветился бледными лучами солнца. Именно в эту минуту молодой человек спустился из окна и, прячась в обширной предвечерней тени, прошел к небольшой травянистой площадке в саду, на вершине крутой, нависающей над морем скалы. Отсюда он часто спускался на прочно укрепленной веревке в неизменно стоявшую наготове в глубоких водах маленькую парусную лодку (подарок отца – увы, давно минувших дней!). Оуэн всегда держал лодку в этом месте, поскольку оно находилось близко к дому, но сейчас, чтобы не выходить на освещенный солнцем участок двора перед окнами, без малейшего укрытия или тени, пришлось обойти пространство по периметру неухоженного подлеска, который, если бы кто-нибудь им занялся, вполне можно было бы превратить в кустарник. Шаг за шагом тайком пробираясь сквозь заросли, беглец слышал голоса гулявших неподалеку отца и мачехи. Сквайр нежно что-то говорил, утешая жену, а та упорно на чем-то настаивала. Потом пришлось спрятаться от поварихи, возвращавшейся с огорода с пучком овощей. Вот так наследник поместья Бодуэн навсегда покидал родной дом в надежде избежать семейного проклятия. Наконец он вышел на площадку и, вздохнув свободно, склонился, чтобы отыскать спрятанный в сухом месте под плоским круглым камнем моток веревки. В таком положении он не увидел приближавшегося отца, а от шума крови в ушах не услышал шагов. Сквайр схватил сына сзади, прежде чем тот успел понять, кто на него напал в тот самый миг, когда свобода была так близка. Пытаясь вырваться, Оуэн импульсивно вступил в борьбу с неведомым врагом и с силой толкнул его на только что сдвинутый неустойчивый камень.

Сквайр сорвался и полетел вниз, а вслед за ним полетел и сам Оуэн, следуя инерции внезапно прекратившегося сопротивления и даже, возможно, непреодолимому стремлению спасти отца. Хорошо зная и скалу, и море, он интуитивно выбрал более безопасное место, чем то, куда невольно столкнул сквайра. Падая, соперник с силой ударился головой о край лодки и, скорее всего, погиб еще до того, как утонул в море. Оуэн не видел ничего, кроме осуществления проклятия. Пытаясь спасти отца, он нырнул в глубину в поисках уже утратившего гибкость тела, увидел его, схватил, поднял и перевалил через борт лодки. Измученный невероятным усилием, он и сам начал было тонуть, но все-таки смог уцепиться, подтянуться на руках и забраться в качающееся на волнах суденышко. На дне лежал отец с глубокой раной на разбитой голове и черным, залитым кровью лицом. Напрасно Оуэн пытался ощутить биение пульса, услышать стук сердца: признаков жизни не было. Тогда он принялся звать в напрасной надежде разбудить мертвого:

– Отец, отец! Вернись! Очнись! Ты не знал, как я тебя любил, как мог бы любить даже сейчас, если бы только… О господи!

В сознании возник образ мертвого младенца, и Оуэн воскликнул:

– Да, отец! Ты же не знал, как он упал, как умер! Если бы только у меня хватило сил рассказать тебе! Если бы ты захотел меня выслушать! А теперь все кончено! О, бедный отец!

Неизвестно, то ли миссис Гриффитс услышала крики, то ли просто отправилась искать мужа, то ли, что более вероятно, обнаружила побег пасынка и пришла, чтобы сообщить об этом сквайру, но внезапно Оуэн услышал прямо над головой ее голос: мачеха звала супруга.

Храня молчание, он неслышно завел лодку под скалу – так близко, что борт коснулся камней, а свисающие ветки закрыли ее от взоров сверху. Чтобы надежнее спрятаться, он, промокший до костей, лег на дно рядом с мертвым отцом и вдруг вспомнил раннее детство, когда сквайр только овдовел. Тогда сын делил постель с отцом и по утрам будил его, чтобы услышать какую-нибудь старинную валлийскую легенду.

Трудно сказать, сколько Оуэн пролежал, окоченев и утратив ощущение кошмарной реальности, но все-таки очнулся и заставил себя подумать о Нест.

Достав большой парус, он прикрыл тело, а потом онемевшими руками взял весла и начал грести в открытое море, по направлению к Криссиету. Двигаясь вдоль берега, отыскал среди камней глубокую расщелину, завел туда лодку и поставил на якорь. Едва держась на ногах и мечтая упасть в темную воду, чтобы обрести покой, но в то же время инстинктивно выбирая самые надежные места, чтобы поставить ноги, выбрался наверх по почти отвесной скале и, словно спасаясь от погони, с безумной энергией побежал в сторону Пенморфа. Долго бежал Оуэн, но вдруг словно споткнувшись, остановился, развернулся и так же быстро побежал обратно, к скале. Там он бросился ничком на край и посмотрел вниз, в лодку, в надежде уловить хоть малейший признак жизни: возможно, изменившееся положение савана. Внизу царила мертвая неподвижность, но внезапно луч света создал иллюзию легкого шевеления, и Оуэн бросился туда, где скала спускалась ближе к поверхности воды, разделся и поплыл к лодке. Увы, его встретила лишь тишина! Минуту-другую он не осмеливался приподнять парусину, но потом, испугавшись вновь испытать тот же ужас, что приказал вернуться – не бросать отца без помощи, когда в теле мелькнула искра жизни, – заставил себя снять покров. Встретив мертвый взгляд, он опустил отяжелевшие веки, подвязал челюсть, а потом подтянулся на руках и, поцеловав холодный лоб, проговорил едва слышно: