Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы

Я потомок лапландского князя,

Калевалов волхвующий внук,

Утолю без настоек и мази

Зуд томлений и пролежни скук.

Клуб земной — с солодягой корчагу

Сторожит Саваофов ухват,

Но, покорствуя хвойному магу,

Недвижим златорогий закат.

И скуластое солнце лопарье,

Как олений послушный телок,

Тянет желтой морошковой гарью

От колдующих тундровых строк.

Стих — дымок над берестовым чумом,

Где уплыла окунья уха,

Кто прочтет, станет гагачьим кумом

И провидцем полночного мха.

Льдяный Врубель, горючий Григорьев

Разгадали сонник ягелей;

Их тоска — кашалоты в Поморье —

Стала грузом моих кораблей.

Не с того ль тянет ворванью книга,

И смолой — запятых табуны?

Вашингтон, черепичная Рига

Не вместят кашалотной волны.

Уплывем же, собратья, к Поволжью,

В папир^сно-тигриный Памир!

Калевала сродни желтокожью,

В чьем венце ледовитый сапфир.

В русском коробе, в эллинской вазе,

Брезжат сполохи, полюсный щит,

И сапфир самоедского князя

На халдейском тюрбане горит.

1917 или 191

8303

Городские, предбольничные березы

Захворали корью и гангреной.

По ночам золотарей обозы

Чередой плетутся неизменной.

В пухлых бочках хлюпает Водянка,

На Волдырь пеняет Золотуха,

А в мертвецкой крючнику цыганка

Ворожит кули нежнее пуха:

«Приплывет заморская расшива

С диковинным, солнечным товаром»...

Я в халате. За стеною Хива

Золотым раскинулась базаром.

К водопою тянутся верблюды,

Пьют мой мозг — аральских глаз лагуны,

И делить стада, сокровищ груды,

К мозжечку съезжаются Гаруны.

Бередит зурна: любовь Фатимы

Как чурек с кашмирским виноградом...

Совершилось. Иже Херувимы

Повенчали Вологду с Багдадом.

Тишина сшивает тюбетейки,

Ковыляет Писк к соседу-Скрипу,

И березы песенку Зюлейки

Напевают сторожу Архипу.

1917 или 191

8304

На божнице табаку осьмина

И раскосый вылущенный Спас,

Но поет кудесница-лучина

Про мужицкий сладостный Шираз.

Древо песни бурею разбито,—

Не Триодь, а Каутский в углу.

За окном расхлябанное сито

Сеет копоть, изморозь и мглу.

Пучит печь свои печурки-бельма:

«Я ослепла, как скорбящий дед...»

Грезит парень стачкой и Палермо,

Президентом, гарком кастаньет.

Сказка — чушь, а тайна — коршун серый,

Что когтит, как перепела, ум.

Облетел цветок купальской веры

В слезный рай, в озимый древний шум!

Кто-то черный, с пастью яро-львиной,

Встал на страже полдней и ночей.

Дед, как волхв, душою пестрядинной,

Загляделся в хляби дум-морей.

Смертны волны львиного поморья,

Но в когтисто-жадной глубине

Серебрится чайкой тень Егорья

На бурунном, гибельном коне.

«Страстотерпец, вызволь цветик маков! —

Китеж-град ужалил лютый гад...»

За пургой же Глинка и Корсаков

Запевают: «Расцветай, мой сад!..»

1917 или 191

8305

В избе гармоника: «Накинув плащ, с гитарой...»

А ставень дедовский провидяще грустит:

Где Сирин — красный гость, Вольга с Мемёлфой старой,

Божниц рублёвский сон, и бархат ал и рыт?

«Откуля, доброхот?» — «С Владимира-Залесска...»

— «Сгорим, о братия, телес не посрамим!..»

Махорочная гарь, из ситца занавеска,

И оспа полуслов: «Валета скозырим».

Под матицей резной (искусством позабытым)

Валеты с дамами танцуют «вальц-плезир»,

А Сирин на шестке сидит с крылом подбитым,

Щипля сусальный пух и сетуя на мир.

Кропилом дождевым смывается со ставней

Узорчатая быль про ярого Вольгу,

Лишь изредка в зрачках у вольницы недавней

Пропляшет царь морской и сгинет на бегу.

1917 или 191

8306

Вечер ржавой позолотой

Красит туч изгиб.

Заболею за работой

Под гудочный хрип.

Прибреду в подвальный угол —

В гнилозубый рот.

Много страхов, черных пугал

Темень приведет.

Перепутает спросонка

Стрелка ход минут...

Убаюкайте совенка,

Сосны, старый пруд!

Мама, дедушка Савелий,