Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы

Не в грозном бою с супостатом,

Не в чуждой, далекой земле —

Убит он своим же собратом,

Казнен на родном корабле.

Погиб он в борьбе за свободу,

За правду святую и честь...

Снесите же, волны, народу,

Отчизне последнюю честь.

Снесите родной деревушке

Посмертный, рыдающий стон,

И матери, бедной старушке,

От павшего сына — поклон!

Рыдает холодное море,

Молчит неприветная даль,

Темна, как народное горе,

Как русская злая печаль.

Плывет полумесяц багровый

И кровью в пучине дрожит...

О, где же тот мститель суровый,

Который за кровь отомстит?!

<1918>

322. Революция

Низкая деревенская заря, —

Лен с берёстой и с воском солома.

Здесь всё стоит за Царя

Из Давидова красного дома.

Стог горбатый и лог стоят,

Повязалася рига платом:

Дескать, лют окромешный ад,

Но и он доводится братом.

Щиплет корпию нищий лесок,

В речке мокнут от ран повязки.

Где же слез полынный поток

Или горести книжные, сказки?

И Некрасов, бумажный лгун, —

Бог не чуял мужицкого стона?

Лик Царя и двенадцать лун

Избяная таит икона.

Но луна, по прозванью Февраль,

Вознеслась с державной божницы —

И за далью взыграла сталь,

Заширяли красные птицы.

На престоле завыл выжлец:

«Горе, в отпрысках корень Давида!»

С вечевых новгородских крылец

В Русь сошла золотая Обида.

В ручке грамота: Воля, Земля,

На груди образок рублёвский.

И, карельскую рожь меля,

Дед учуял ладан московский.

А в хлевушке, где дух вымян,

За удоем кривая Лукерья

Въявь прозрела Индийских стран

Самоцветы, парчу и перья.

О, колдуй, избяная луна!

Уж Рублёв, в пестрядном балахонце,

Расписал, глубже смертного сна,

У лесной церквушки оконце.

От зари восковой ветерок

Льнет, как воск, к бородам дубленым:

То гадает Сермяжный Восток

О судьбе по малиновым звонам.

323

Я — посвященный от народа,

На мне великая печать,

И на чело свое природа

Мою прияла благодать.

Вот почему на речке ряби,

В ракитах ветер-Алконост

Поет о Мекке и арабе,

Прозревших лик карельских звезд.

Все племена в едином слиты:

Алжир, оранжевый Бомбей

В кисете дедовском зашиты

До золотых, воскресных дней.

Есть в сивке доброе, слоновье

И в елях финиковый шум, —

Как гость в зырянское зимовье

Приходит пестрый Эрзерум.

Китай за чайником мурлычет,

Никого смотрит чугуном...

Не Ярославна рано кычет

На заборале городском, —

То богоносный дух поэта

Над бурной родиной парит,

Она в громовый плащ одета,

Перековав луну на щит.

Левиафан, Молох с Ваалом —

Её враги. Смертелен бой,

Но кроток луч над Валаамом,

Целуясь с ладожской волной.

А там, где снежную Печору

Полою застит небосклон,

В окно к тресковому помору

Стучится дед — пурговый сон.

Пусть кладенечные изломы

Врагов, как молния, разят, —

Есть на Руси живые дрёмы —

Невозмутимый, светлый сад.

Он в вербной слезке, в думе бабьей,

В Богоявленье наяву,

И в дудке ветра об арабе,

Прозревшем Звездную Москву.

<1918>

324. Медный кит

Объявится Арахлин-град,

Украшенный ясписом и сардисом,

Станет подорожник кипарисом,

И кукуший лен обернется в сад.

Братья, это наша крестьянская красная культура,

Где звукоангелы сопостники людских пабедок и

просонок!

Корноухий кот мудрей, чем Лемура,

И мозг Эдиссона унавозил в веках поросенок.

Бадожок каргопольского бегуна — коромысло весов

вселенной,

10 И бабкино веретено сучит бороду самого Бога.

Кто беременен соломой, — родит сено,

Чтоб не пустовали ясли Мира — Великого Единорога,

Чтобы мерна была жвачка гималайнозубых полушарий

(Она живет в очапе и в ткацком донце).

Много на Руси уездных Татарии

От тоски, что нельзя опохмелиться солнцем,

Что луну не запечь, как палтосу, в тесто,