Сердце с горьким ядом
Шрифт:
Я сжимаю пальцы на крае его рукава, собирая ткань в ладони, как паук, опутывающий добычу паутиной.
Мое тело не выдержит еще много пыток. Если я покалечу этого старика, Галл, возможно, обрушит на меня столько страданий, что я не вытерплю. Но если у меня хватит сил удержать его, сломать ему кости — я, наконец, получу то, на что надеюсь.
Смерть.
Ни Галл, ни ученый не замечают моей хватки, пока говорят. Они так легко отвлекаются на свои важные слова, свои эгоистичные мысли. Я закрываю глаза, стараясь не улыбнуться.
— Я принесу то, что ты просил, — говорит Галл. Я слышу, как его руки опускаются
Мое сердце яростно бьется в горле. Вот оно. Последние мгновения. Любовь к жизни, ко всем этим векам прошлого... она перехватывает дыхание. Горит в груди, как раскаленный нож. А самый острый клинок — любовь к тому, кого я потеряла. Я наконец позволила себе хотеть чего-то после стольких лет вдали от бессмертных, и вот к чему это привело. Предательство выжигает слезы на щеках, когда я открываю глаза.
Ученый задерживается у стола, затем пытается шагнуть к двери вслед за Галлом. Его рубашка натягивается, когда я цепляюсь за рукав. Его рука дергается ко мне, и я сжимаю его теплую ладонь.
Клыки опускаются, покрывая язык тонким слоем яда. Старик вскрикивает от неожиданности, когда я встречаю его взгляд угрожающей улыбкой. Сжимаю его руку, заковывая в тиски.
— Черт возьми, — рычит Галл.
Глухой удар, приглушенный крик.
Но звуки доносятся из-за стальной двери.
Резкий вдох — Галл понимает, что что-то не так. Звонкий звук меча, вынимаемого из ножен, наполняет комнату. Он несется к двери, и выбегает.
Тяжелая дверь захлопывается. В коридоре слышны удары, лязг металла. Мой взгляд мечется между выходом и стариком в моей хватке.
— Я... я здесь, чтобы... вытащить тебя, — бормочет он, дрожащей свободной рукой роясь в кармане халата.
Он достает ключ. Взгляд скользит к наручникам.
Я киваю. Мне нужно усилие, чтобы разжать пальцы, но я ослабляю хватку. Горло пылает, будто я проглотила лаву. В отражении его очков вижу, как красный свет в моих глазах вспыхивает ярче, прежде чем он отворачивается и вставляет ключ в скважину.
Он молча возится с наручниками, постоянно оглядываясь на дверь, откуда доносятся звуки борьбы. Освобождает запястье, затем лодыжки, возвращается к последней руке. Сердце бьется так, что кажется, вот-вот разорвет грудь. Пальцы покалывают, когда я шевелю ими в серебряных манжетах. В голове кричу ему, чтобы торопился. Глаза пронзает колющая боль.
Только не сейчас. Только не сейчас.
Я заставляю тело подчиниться. Глубоко вдыхаю. Успокаиваю биение сердца. Центрирую чакры или что там еще. Все, лишь бы не начались судороги.
Последний наручник со звоном падает на стол. На мгновение мы с ученым смотрим друг на друга.
Если он ждал благодарности — ошибся адресом.
Я вскакиваю и бросаюсь на него, мы падаем на пол. Воздух вырывается из его легких, когда спина ударяется о пол.
— Пожалуйста, пожалуйста, нет, — шепчет он, когда я склоняюсь к его лицу с улыбкой. — Я спас тебя.
Может быть. Но я не в милосердном настроении.
Впиваюсь в шею. Он дергается, пытаясь вырваться. Кровь течет по горлу, смягчая жгучую боль - моего верного спутника все эти дни в заточении.
Громкий удар в дверь — и звуки боя стихают. В
коридоре тишина. Я, наверное, все равно умру здесь, рядом с этим человеком, слабеющим в моих руках. Но хотя бы сытой.Дверь распахивается.
— Черт, — Коул стоит с мечом, на котором дымится кровь. Окидывает взглядом, я вижу за его ногами тела в коридоре. — Ты не должна была его есть.
Я пожимаю плечами, не отпуская шею старика. Он слабо стонет, вибрация передается по моим губам. Уже поздно.
Взгляд Коула скользит по моему лицу, по комнате, возвращается ко мне. Хмурит брови. Он подходит, берет меня за руку, крепко, но осторожно, будто боится причинить боль. Я вырываюсь, клыки все еще в плоти старика. Я слишком голодна, чтобы отпустить.
— Пора, Лу. Время на исходе. Эдия ждет.
Эдия.
Я отпускаю бесчувственного старика. Его дыхание поверхностное, сердце бьется медленно. Кровь стекает по подбородку и шее. Коул поднимает меня на ноги, я морщусь от боли. Видимо, этой еды недостаточно, чтобы залечить все раны. Теперь все работает иначе.
Тень пробегает по лицу Коула, когда он смотрит мне в глаза. Кажется, он понимает, что это сложнее, чем он думал.
— Пошли, — говорит он, разворачивается и тянет меня к двери.
Первое тело в коридоре — Галл.
Коул переступает через массивное тело моего мучителя, распластанное у стены с вспоротым животом, меч лежит в его раскрытой ладони. Прежде чем переступить через его ноги, я выхватываю кинжал из ножен Коула и вырываюсь.
Падаю на колени, заношу клинок и вонзаю в грудь мертвого. Едва нож пробивает кость, я выдергиваю его для нового удара. Все в глазах залито красной яростью. Вгоняю в живот. Обеими руками провожу лезвием вверх к груди, затем просовываю руку в теплые внутренности и вырываю кишки. Засовываю их ему в лицо и беззвучно кричу: «Ты должен знать, каково это». Бью окровавленным кулаком в щеку. «Ты должен знать…»
— Лу... Хватит, Лу. С ним покончено, — Коул хватает меня за запястье. Сжимает, когда я пытаюсь вырваться, но не отбирает клинок. Я бросаю на него яростный взгляд, все тело дрожит от гнева, но он наклоняется ближе: — Отомсти ему тем, что выживешь.
Его слова выбивают ярость из меня.
Я гашу огонь гнева и дергано киваю. Коул поднимает меня, каждое движение отзывается болью в ранах. Мы переступаем через убитых стражников, скользим по крови, проходим мимо пустой камеры с распахнутой дверью, заблокированной ногами мертвого Жнеца. Паника сжимает грудь при мысли об Эдии, но когда я озираюсь, она выходит из тени коридора.
— Слава богине, — шепчет она, когда мы останавливаемся перед ней. Я смотрю на ее шею — обсидиановое ожерелье исчезло, остались только волдыри. Она криво улыбается и поворачивается к Коулу: — Пока чисто.
— Ненадолго, — Коул оглядывает коридор. — За мной.
Мы сворачиваем направо, бежим по коридору, петляя в глубинах здания. На пути несколько убитых стражников и запертые ворота, для которых у Коула есть ключи. Поднимаемся по черной лестнице, перепрыгивая через ступени. Пальцы ног ноют, все еще раненые. Нет времени думать, почему выпитая кровь не залечила их хотя бы до состояния струпьев.