Сердце Скал

— Ты не виноват, — сказал он негромко. — В донесении сказано, что Люди Чести сами вызвали Ворона. Чудо, что Алва вообще остался в живых. Ни один человек, даже он, не выдержит четырех поединков сряду, которые завершаются линией. Конечно, он великолепный фехтовальщик, никто не спорит, но и Ариго, и Гирке, и Феншо-Тримейн тоже не вчера взяли в руки шпагу. Они хотели убить твоего эра, и не их вина, что им этого не удалось. Может быть, Алву защищает сам Леворукий. Но, если так, это значит, что Леворукий на стороне Талига. Если бы Ворона убили, ни у Надора, ни у Эпинэ этой зимой не было бы хлеба. Алва в Фельпе воюет за разоренную Варасту, и это главное, о чем нам следует думать.

— Я уже не знаю, что и думать, Робер, — тихо отозвался Дик. — Мне, как и вам, очень хотелось бы верить монсеньору. Но верить Дораку я не могу, а Алва на его стороне.

— Да почему ты решил, что Дораку есть до тебя дело? — воскликнул Робер в досадливом недоумении. — Мне кажется, Дикон, что Штанцлер просто сделал из него какое-то огородное пугало для тебя!

— Спросите Гиллалуна, — холодно ответил Дик, высвобождаясь из объятий Эпинэ, и делая знак телохранителю подойти.

— При чем здесь он?

Ричард не ответил. Дождавшись, когда надорец подойдет вплотную и поклонится господам, юноша повернулся обратно к Роберу.

— Моя мать, герцогиня, отправила его ко мне после того, как узнала все подробности об Октавианской ночи. Гилл смог догнать меня только по ту сторону талигской границы. Пока он шел по моим следам, он заметил погоню – только не за кэналлийцами Алвы, которые везли меня к границе, а за мною.

— Это правда? — спросил Робер у невозмутимого телохранителя Эгмонта.

— Сущая правда, ваше лордство. За каретой их милости тайно следили, и на уме у этих людей было дурное. Они как-то вызнали, что их милость везут в Граши.

— Что это были за люди?

— Южане, ваше лордство. Я так смекаю, их мог нанять навозник-Колиньяр. Небось, они и посейчас сидят где-нибудь в Граши, затаясь по тайным норам. Поджидают их милость милорда герцога и уж, поверьте мне, не с добрыми намерениями!

Взмахом руки Ричард отпустил слугу. Телохранитель опять поклонился и отошел к оставленным на его попечение лошадям.

— Колиньяры – это еще не Дорак, — негромко проговорил Робер после паузы. Впрочем, защищать эту семейку у него не было никакой охоты.

— Его цепные псы, — ответил Дик, презрительно скривив губы. — Я еще хорошо помню Эстебана. Он был любимчиком Свина… Надеюсь, теперь вы понимаете, Робер, в каком положении я нахожусь. Я один, а за мною все, кого оставил мне отец. Должен ли я продолжать считать себя оруженосцем герцога Алвы? Могу ли я верить, что это не он отдал меня на растерзание прислужникам Дорака? Как мне понимать поручение ехать в Граши: как наказание за покушение на моего эра или как простую расправу Ворона и Дорака надо мною?

Робер вздохнул. Вряд ли он смог бы прямо сейчас найти ответы на эти вопросы.

— А почему ты не хочешь присоединиться к Альдо Ракану и ко мне? — спросил он.

— Робер, у меня в Надоре семья, — страдальческим голосом ответил Дик. — Там мои люди! Останься я с вами, Дорак тут же объявит меня изменником, и все они пострадают. Пока монсеньор не выдвинул против меня официального обвинения. Глупо самому губить себя, попавшись в явную ловушку!

Робер сокрушенно опустил голову. Дик говорил так, как следовало когда-то говорить ему самому… им всем, если уж на то пошло!

— А как же твоя встреча со мной? — тихо спросил он. — Ведь она тоже может стать поводом…

— Нет, не то же, — решительно оборвал Иноходца Окделл. — Я доставил вам официальное послание, в котором магнус Ордена Милосердия и вся курия просит вас примириться с короной Талига. Я… я могу сделать вид, что понял указание монсеньора ехать в Граши как поручение провести переговоры с вами. Ведь в Сагранне он пощадил вас. Вообще-то это план кардинала Левия, — продолжал Дик, вздыхая. — Его высокопреосвященство обещал заступиться за меня перед монсеньором, если мне удастся повлиять на вас. Я понимаю, Робер, да и сам Левий сказал мне откровенно: для курии я просто пешка в их руках. Если их надежды на вас и Ворона не оправдаются, они бросят меня Дораку так же, как бросил монсеньор. Я прошу вас, Робер, я прошу тебя, — Дикон снова перешел на «ты», — написать герцогу Алве. Это важно и для твоих людей, и для твоей матушки! Но я прошу не только за них. Я прошу за себя. Если монсеньор действительно заинтересован в вас, как думают в Агарисе, если он не посмеется… Если не заявит, что не давал мне инструкций встречаться с вами, если ответит вам… Тогда у меня появится надежда.

Бедный Дикон! Ему, гордому, как все Окделлы, приходилось умолять, и он делал это так открыто и искренне! Робер был тронут, но сердце его сжималось от множества этих «если». Когда-то герцог Эгмонт признался ему, что чувствует себя как муха, угодившая в паутину: чем больше она трепыхается, тем сильнее запутывается и тем быстрее дает знать голодному пауку, где увязла его добыча. Теперь и Дикон оказался в том же положении.

— Я все понимаю, — мягко сказал Иноходец. — И я обещаю тебе, что напишу твоему эру. Но… просить его о покровительстве я не могу. Он и так слишком много сделал для меня, Дикон. Он избавил меня от Адгемара, он отпустил меня на свободу, он подарил мне Дракко. Я должен ему так много, что просто неприлично просить еще. Да и кроме того… Как я могу оставить Альдо? Он мой друг. Если я и впрямь примирюсь с Олларами, это будет предательством по отношению к моему сюзерену. Прости, Дикон, но я не могу обещать тебе сделать то, о чем ты меня просишь.

Ричард молча кивнул в знак того, что все слышит и понимает, и, словно подавленный неудачей, низко опустил темно-русую голову.

Глава 4. Гальтара. 3

3

Разговор с Робером произвел на Ричарда тягостное впечатление. Возвращаясь в странноприимный дом при монастыре – Робер сразу поехал в Сакаци, он и так отсутствовал там слишком долго, – юноша чувствовал, что душа его ноет от странной гулкой пустоты. Его мысли ворочались тяжело, как камни, и Дик был благодарен им за это. Он, наверно, рехнулся бы, если б стал сейчас обдумывать слова Робера об эре Августе или монсеньоре.

Гиллалун с озабоченным видом трусил позади на алатском муле, которого они выменяли на лошадку Кеннета. Оглянувшись на телохранителя, Ричард внезапно ощутил прилив признательности за то, что рядом с ним есть верный человек.

— Я еще не поблагодарил тебя, Гилл, — сказал он сердечно, — за то, что ты так быстро привел ко мне маркиза Эр-При.

Гиллалун, нахмурившись, поднял глаза на молодого господина и вдруг произнес с неожиданной горячностью:

— Не верьте ему, вашмилость! Он подменыш!

Сердце Ричарда пропустило удар и глухо ухнуло куда-то вниз. В Надоре подменышами называли тех, у кого болотные духи якобы украли душу. Внешне человек оставался прежним, но терял смысл жизни: ведь без души нельзя стремиться ни к спасению, ни к погибели. Конечно, изгнание и Сагранна не могли не сказаться на Робере. Ричард понял это еще в Варасте, где маркиз Эр-При принял свою судьбу с покорностью жертвенного животного. А теперь и Гиллалун увидел, что несчастья сломили последнего наследника Эпинэ, и осудил его со свойственной ему жестокостью.