Сердце в тысячу свечей

— Как же так?.. Никогда… — выдыхаю я, – нас никогда не оставят в покое… — Смотрю на Клариссу почти с мольбой. — Я не смогу так…

Риса смягчается, качает головой и тянет ко мне руку, поглаживает по плечу.

— Мне жаль…

Гнев накатывает волной. Ей не жаль! И никому вокруг не жаль! Капитолий – яма порока. Он ломает людей, глумится над ними. Вырывает душу с корнем!

Вения смеется над чем-то, что сказал ей Пит, и отчего-то это становится последней каплей: слеза, не сдержавшись, скатывается по моей щеке. Мы с Питом – разменная монета; не мы первые, кто погибнет здесь, не мы последние. Мокрые градинки одна за другой устремляются вниз, оставляя после себя ручейки.

— Китнисс, не надо, — Кларисса касается моего лица, — тушь потечет.

Как же она мне противна! Моя душа страдает и болит, а ее беспокоит то, как я выгляжу.

— Не трогай меня! – рявкаю, отодвигаясь. – Это ты во всем виновата! Ты, ты, ты!

Выбегаю из комнаты и только слышу, как за моей спиной хлопает дверь. Слезы уже не спрятать, всхлипы уже не подавить. Различаю голоса позади, но не останавливаюсь – ноги сами несут меня в один из немногих уютных уголков дворца: комнату-цветник с видом на город.

Забираюсь с ногами на небольшой диванчик в углу и реву.

Навзрыд. Громко.

В эти минуты мне нет дела до того, что Сноу или Ребекка, или кто угодно другой могут меня увидеть. Страхи последних недель вырываются наружу потоками горючих слез.

Пита приводит Джоанна.

— Спасибо, — говорит он ей, и безгласая Победительница исчезает.

Пит присаживается рядом, но я упрямо делаю вид, что не замечаю его, тыльной стороной руки вытираю лицо. Он терпеливо ждет, когда я заговорю с ним, но ничего такого не происходит.

— Расскажешь? — наконец просит он.

Мотаю головой.

— Послушай, — начинает Пит, — вы с Рисой все время ссоритесь, и это плохо. Из всех, кто нас окружает, ей одной не все равно…

Резко поворачиваюсь к Питу, сгораю от возмущения.

— Ты что, защищаешь ее? — я срываюсь на крик. — Оглянись! Кларисса заодно со Сноу! Она продает тебя!

Пит бледнеет, но упорствует.

— Я не говорю, что Кларисса на нашей стороне, но она… — он ищет подходящее слово, — понимает меня.

Всплескиваю руками, встаю и, вышагивая перед Питом, яростно спорю:

— А я, значит, не понимаю? Она твой друг, да? Тогда, может, и внучку Сноу защищать будешь?

Напарник хмурится, устало потирает глаза.

— При чем тут Ребекка? Пожалуйста, Китнисс, перестань. Меньше всего на свете мне хочется ссориться с тобой.

— И все-таки ответь, Пит! — кажется, я уже не могу остановиться. — Кто она для тебя?

Пит тоже поднимается на ноги, его губы сжимаются в тонкую линию.

— Китнисс, пожалуйста…

Я отмахиваюсь от него и отворачиваюсь. Раненное сердце жжет в груди.

Ну почему он уходит от ответа? Почему защищает внучку президента? Ревность царапает легкие, а сомнения грызут до крови.

— Ты говорил, что между нами ничего не изменится! — выпаливаю я, снова взглянув на Пита. — Обещал, что мы справимся! Не выходит. Я знаю — чувствую — ты стал другим, Пит, ты нарушил слово…

Краска окончательно отливает от его лица, голубые глаза расширяются, а сам Пит отшатывается от меня. Он открывает рот, но не произносит ни звука.

Для меня это как признание худшего. В один миг я припоминаю все симптомы измены Пита: частый отсутствующий взгляд, чрезмерная замкнутость. Он и рядом, и далеко одновременно, это сквозит во всем. Даже ночами, когда Пит обнимает меня, он не пытается повторить то волшебство, которое случилось между нами однажды, — а мне бы хотелось снова почувствовать это, вновь ощутить его так близко, в себе…

Я уже не разбираю, где правда, а где домыслы: пожар занялся и мой мир вспыхнул багряным заревом.

— Все дело в ней, да? В ней, Пит?

В его взгляде мелькает почти физическая боль, но он перебарывает это. Протягивает ко мне руки и все-таки не касается — вновь отступает.

Пит смотрит мне в глаза так жалобно и нежно, что часть меня сожалеет о ссоре. Вторая же по-прежнему снедаема ревностью.

— Это не то, о чем ты думаешь, Китнисс… — выдыхает он. — Если бы я только мог что-то изменить…

Пит не заканчивает, обрывает сам себя на полуслове, и я успеваю подумать о том, что напарник, того и гляди, заплачет, но он уже отворачивается от меня.

— Прости… — бросает Пит и сбегает. От меня.

— Что же ты наделал? — шепчут мои губы в пустоту. — Что же ты сделал с нами?

***

Когда наконец начинается фотосъемка, мы с Питом чувствуем себя неловко.

Так уже было. Неискренние поцелуи, навязанные улыбки, лживые переплетения пальцев. Отчего выходит так, что моя жизнь, раз за разом, возвращается к тому, что я должна притворяться?

Или не так? Я больше не обманываю, когда целую губы Пита, но не хочу, чтобы другие видели это.

Происходит как раз наоборот.

Почти два часа проходят как в тумане. От ярких вспышек болят глаза, а тело ноет от вымученных поз. Однако, фотограф доволен: он, как и остальные капитолийцы, не перестает умиляться тому, как очаровательно мы с Питом смотримся вместе.

Ребекка явно так не думает.

Я замечаю внучку Сноу только сейчас, когда съемка прекратилась, но сколько времени она наблюдала за нами? Девушка стоит возле дверей студии, на ней короткое розовое платье и ярко-зеленые босоножки на тонких каблучках. Она щурится и крепче сжимает руки в кулаки, когда замечает, что я обнимаю Пита. Ревнует?

— Извини, что сорвался, — говорит напарник, отводя меня в сторону. Он все еще не знает о том, что за нами наблюдает его… клиентка. — Объяснить все – слишком сложно, не заставляй меня, прошу.

Заглядываю в глаза Питу и стараюсь улыбнуться. План мести появляется мгновенно.

— Я не злюсь, — отвечаю я. – Ты тоже меня прости.

Тяну Пита к себе и целую. Крепко, жарко.

Его руки скользят по моей спине, и я откидываю голову назад, подставляя шею, а сама украдкой бросаю взгляд туда, где стоит Ребекка. Там уже никого нет.