Сердце в тысячу свечей

Кларисса отходит к окну, выдыхает на стекло, а потом рисует крохотное сердечко.

– Все равно, свадьба это… – она начинает говорить шепотом, – знаешь, у меня никогда не было такого. Никто не мечтал обо мне, не любил так, как ты любишь Китнисс.

Вполоборота наблюдаю за ней, а сам прячу в рукав свое оружие – нож ложится в специальный карман, который я смастерил сегодня ночью.

– Почему? – не задумываясь, спрашиваю ее.

Она некоторое время молчит, но все-таки признается.

– Я влюбилась однажды. У него были такие же светлые волосы, как у тебя, а глаза… Я до сих пор думаю, что не бывает травы зеленее, чем глаза Фи… того парня, – не договаривает Кларисса. – Но он…

– Что?

– Он ненавидел меня всеми фибрами души, каждой клеточкой своего красивого тела.

– Было за что? – Дергаю рукой, проверяя – не выпадет ли оружие в самый неподходящий момент.

Кларисса же разглядывает городскую даль и едва слышно произносит:

– Я продавала его, он был моим первым товаром. Такой красивый, дерзкий… – она вдруг разворачивается ко мне, торопливо подходит и хватает за руки. – У меня не было выбора, Пит! Честное слово! Сноу бы убил меня, а он… он… ему бы это было безразлично. Он исходил ненавистью ко мне, бросал такие злые слова! Я любила его, но каждый раз смотрела, как за ним закрывалась дверь, и он уходил в объятия других…

Она замолкает, борясь с подступившими слезами.

– Но это не важно! – Кларисса трет лицо руками. – Что-то я разболталась, – давит улыбку.

С опаской поглядываю на то, как близки ее пальцы к кончику ножа, который Кларисса не может видеть.

– Не страшно, – пытаюсь отстраниться, но она зачем-то цепляется.

– Этот костюм тебе очень идет… – Кларисса так быстро скользит руками вверх по моим запястьям, что я не успеваю отстраниться.

Ее лицо становится серьезным, озадаченным, в то время как мое бледнеет. Отступаю, только вот она уже успевает сообразить, что к чему, и дергает за ткань, задирая манжет выше.

– Пит? – в ее вопросе нет злости, одна лишь неприкрытая тревога. – Что ты задумал?

Выдергиваю свою.

– Не лезь в это, – махаю на нее.

– Мелларк, – Кларисса следует за мной, когда я отхожу в другой угол комнаты, – какого черта? Ты с ума сошел?

Круто разворачиваюсь и сталкиваюсь в ней взглядом.

– Еще нет! – рявкаю я. – Только недолго мне осталось!

– Ты же… – Кларисса охает. – Нет, ты не можешь…

Она качает головой, словно не может поверить в то, что только что узнала.

– Сноу? – одними губами шепчет она.

Я не вру. Киваю.

– Я не верю в это… – Кларисса спохватывается. – Тебя убьют! – зло шепчет она. – Убьют, дурак ты этакий!

– Я все решил, и хватит. Если хочешь меня сдать Сноу – иди и рассказывай, а нет – тогда замолчи. Я не вчера решился, так что оставь, как есть.

– Пит…

Отталкиваю ее.

– Уходи! Перед казнью каждый имеет право побыть наедине с тишиной.

Кларисса не слушается, топчется на месте, и мне приходится прикрикнуть на нее, чтобы она попятилась к двери.

– Одумайся… – просит капитолийка.

Это доводит меня едва ли не до бешенства.

– О чем тут думать? Ударили по одной щеке, так подставить другую? Забыла что со мной сделали? Или забыла по чьему приказу? Оставить все как есть – продлить свою агонию навечно! – перевожу дух. – У меня будет только одна попытка! И я не упущу этого шанса. Если Сноу умрет – и я, и Китнисс обретем свободу!

– Ты не сумеешь испробовать этой свободы…

– А я – для Китнисс! Я собирался умереть за нее еще на первых Играх, помнишь? Придется все-таки выполнить обещание, но мне не жаль, Китнисс – единственное, что для меня важно!

– Думаешь, твоя смерть ее не сломит? – добивает Кларисса.

Этот вопрос выбивает меня из спора. Опускаю плечи и сам весь сжимаюсь.

– Ей все равно… – не глядя на Клариссу, произношу я.

– Ты не прав…

Вскидываю руку.

– Довольно! Уходи, пожалуйста, уходи, Риса. Не добавляй мне терзаний…

Против воли, но она уходит, оставив меня наедине с пустотой. Оседаю на кровать, схватившись руками за голову.

«Моя смерть не сломит Китнисс… Она лишь обретет свободу, это все, что я могу ей дать», – раскачиваюсь, и вправду, как безумец.

– И себе… – вслух добавляю я.

***

Время летит стремительно, и когда входит миротворец, чтобы проводить меня к месту церемонии, я готов и собран. Мы идем не спеша, солдат даже специально медлит.

– Слушай барабаны, – говорит он, когда мы спускаемся по лестнице, – они будут сигналом.

Недоуменно смотрю на него.

– Сигналом к чему?

– Просто слушай, – отрезает миротворец и вновь натягивает на себя маску отстраненности.

Я сбит с толку, оглядываюсь вокруг, но ничего в убранстве дворца не поменялось – как и всю последнюю неделю пространство вокруг белеет сотней мундиров: Сноу собрал во дворце целую армию.

В сотый раз напоминаю себе, что это не должно усложнить мою задачу: единственный козырь – неожиданность, и тогда не важно, как много миротворцев выставит рядом со мной президент.

Мы останавливаемся около высоких дверей, ведущих на дворцовую террасу, и я слышу, как снаружи шумит толпа, пришедшая поглазеть на праздник. Втягиваю в себя воздух и мимолетным движением проверяю нож – все в порядке.

– Привет.

Тихий голос позади заставляет меня вздрогнуть от неожиданности. Китнисс. Она стоит за моей спиной, грустная, но невыразимо красивая. Белые розы, вплетенные в косу, оттеняют чернь волос, но только подчеркивают нежность платья, сотканного из паутинок кружева.

«Моя невеста, – напоминаю себе c придыханием. И тут же одергиваю: – Уже почти вдова.»

– Это плохая примета – увидеться до свадьбы, – неловко говорит Китнисс, зачем-то пряча взгляд.

У меня вырывается горькая усмешка: ей даже смотреть на меня неприятно, что уж до остального. Впрочем, я знал, что так и будет. Боялся этого, и вот… Совершенно не к месту вспоминаю, что та же Ребекка знала про меня гораздо больше, чем Китнисс, но не отказалась, не швырнула в бездну одиночества.

Хотя, все пустое. Ничего не изменить.

– У нас с тобой все не как у всех, – говорю я, и она, наконец, смотрит мне в глаза.

Облизываю губы, которые внезапно начинает колоть от желания поцеловать Китнисс. Если скоро моя жизнь кончится, другой возможности у меня не будет. И я делаю несколько шагов к ней, не спрашивая, притягиваю к себе и заламываю Китнисс руки, когда она пытается отстраниться. Пусть ее слова протеста режут, словно лезвия, и пусть ее губы не приоткрываются навстречу моим — я целую вопреки.

Вопреки прошлому и будущему.