Сердце в залоге

– Хорошо, - он заметил, что его отец уже разговаривает с представителем ГАИ.

– Миша! – Марина вцепилась в его руку, прервав. Словно включилась, выходя из ступора. Начала крутить головой. – Что с родителями? С мамой? Где они? – сморщившись от боли, она все равно попыталась подняться, чтобы его обойти, самой посмотреть.

Врач прикрикнула, требуя не двигаться. Но Марина ее словно бы не слышала.

Миша не позволил. Опустил обе руки ей на плечи. Сжал, наверное, даже сдавил, заставив обратить на него все внимание:

– Крестного сейчас пытаются освободить, его сильно зажало металлом. Много травм. Но он жив. – Миша говорил кратко. С перерывами. Чтобы она воспринимала.

Марина моргнула. Облизнула прокушенную губу. Кивнула, тут же сморщившись от боли.

– А мама? Как она? Уже вышла? – опять попытавшись подняться, напряженно спросила Марина, частя и глотая буквы. – Я ее звала, звала. Ей плохо, кажется. И рука, наверное, сломана, надо быстрее…

Вокруг мигали и гудели сирены, трещали рации. Кто-то с кем-то переговаривался. Шумел резак, кромсая металл. Ночь ада. Но Марина ничего не замечала, судя по всему.

Миша сжал руки еще сильнее. Это вышло непроизвольно. Но заставило ее умолкнуть и перевести взгляд на его лицо. Он посмотрел Марине в глаза, подбирая слова. Миша знал, насколько сильно она любит мать. Любила…

– Марина…

Наверное, то, как он обратился к ней, то, сколько вложил в имя, само выражение лица, – сказало ей все остальное. Марина застыла, продолжая смотреть на него. Просто смотреть. Совершенно молча. Только взгляд словно остекленел. Застыл в одной точке. Марина вздохнула и как будто бы сжалась, став еще меньше.

Миша не знал, что делать. Он впервые оказался в подобной ситуации. Сам ощущал какую-то опустошающую прострацию. И лихорадочно пытался найти какие-то слова утешения, поддержки… Но в голове, как назло, было совершенно пусто. Только стучал пульс. И страх за жизнь Марины еще никуда и не думал уходить.

– Надо везти ее в больницу. Срочно, надо внутричерепную гематому исключить, - врач махнула рукой, подгоняя его. – Сейчас приедет вторая бригада. Мужчину заберут.

Михаил не все понимал, честно. Но то, что угроза жизни Марины все еще сохранялась, осознал моментально. Кивнув врачу, он забрался внутрь машины «скорой», набрав отца по телефону. Коротко объяснил ситуацию, очень надеясь, что его самого потом не придется снова госпитализировать в кардиологию. И обнял Марину за плечи, поддерживая вместе с врачом, помогая лечь на каталку. Она же все еще смотрела в одну точку. И никак внешне не отреагировала на его действия.

ГЛАВА 16

Минуты летели стремительно. Казалось, он все время опаздывает и может что-то пропустить. А может, это все еще адреналин колотил его тело и мозг, заставляя неадекватно оценивать обстановку, подпитывая страх не успеть. Михаил в каком-то судорожном напряжении слушал то, что говорили врачи, и послушно таскал Марину то на одно, то на другое обследование. Он не отказался даже от томографии, лишь бы быть точно уверенным, что ничего не пропустили. Но и когда получил на руки все заключения, подтверждающие первоначальный, достаточно оптимистичный диагноз «сотрясение», когда наложили швы и он выслушал все рекомендации, – все равно ощущал это напряжение. Оно никак не покидало сведенных мышц. Хотелось хорошенько пробежаться, но сейчас было совсем не до того. Он не мог оставить Марину. Те несколько минут, что она провела в комнате томографии, оказались для него тяжким испытанием, несмотря на постоянное наблюдение за процессом. Так что Михаил только хрустнул суставами рук да размял шею, спрятав все документы. И вновь твердо обнял Марину за плечи.

Не помогало ему расслабиться и то, что она сама вела себя словно сомнамбула. За все это время Марина не проявила никакого интереса к тому, что с ней делали, вяло и не сразу отвечала на вопросы врачей, да и в целом казалась очень заторможенной. Врачи уверяли Михаила, что это проявления шока и все пройдет, но он был не до конца убежден. Ее не встряхнуло даже появление его отца, приехавшего в больницу следом за «скорой» с крестным. Отца Марины тут же подняли в операционную и его они не видели, но Марина не задала ни единого вопроса о его самочувствии. Собственно, она словно бы и не заметила появления отца Миши и смотрела как-то мимо всех, в точку пространства, ведомую только ей.

Ощущая противное чувство непривычной беспомощности, Михаил коротко поговорил с отцом. Они договорились, что он повезет Марину к ним домой, пока папа дождется хоть каких-то итогов операции, а потом Миша приедет за ним. Уехать вместе Михаил отца не уговаривал, видел, что он искренне волнуется о друге, и хоть тяжело переживает произошедшее – держится, не собираясь покидать его в такой ситуации. Удивительно, но даже о своих проблемах со здоровьем он забыл начисто, похоже. Не до того стало.

И так как пока это всем было лишь на руку, а Миша реально понимал, что его самого на все не хватит, он не спорил с планом. Только настоятельно посоветовал все же хоть как-то передохнуть, пока операция идет. Папа кивнул, но оба понимали, что это вряд ли осуществимо.

До дома добрались почти в четыре утра, где Миша, скрепя сердце, перепоручил Марину заботам своей матери, попросив дать все таблетки, прописанные врачами. Кратко ввел растерянную и сокрушенную всем случившимся мать в курс последних новостей и, выпив крепкий кофе, поехал за отцом. Марина все еще находилась в состоянии того же заторможенного ступора, практически не отреагировав ни на его предложение принять ванну, ни на упоминание еды, ни на перспективу отдыха. Только прижалась к нему щекой, когда Миша, испытывая такую несвойственную растерянность и все ту же беспомощность, поцеловал ее в висок на прощание, стараясь касаться только неповрежденных участков лица. Но и этот порыв был слабым, едва заметным.

Когда Михаил вернулся спустя час, один, - так как операция внезапно затянулась, а отец все еще решил ждать окончания, - ее ступор кончился. Он понял это, едва вошел в дом, – услышав, что Марина плачет. И этот звук ее плача проникал ему не то что в голову - в грудь, в мышцы, будто кислотой растекался с кровью по телу, отравляя. Вызывая отвратительное, ужасное ощущение полной беспомощности. А он надеялся, что после всех тех препаратов она уснет, хоть как-то отдохнув от случившегося.

Забыв о том, что собирался делать, Михаил быстро пошел к комнатам, гонимый одним-единственным желанием - как-то успокоить Марину. Унять этот плач. Что угодно сделать, лишь бы она перестала: уговаривать, просить, шантажировать, да хоть «купить» ее готовность успокоиться. Не хватало у Миши сил слышать ее рыдания. Хоть и понимал он, что это нормально, что невозможно иначе, – а не выдерживал, впервые действительно поняв, что можно «по живому тянуть нервы» у человека. Его собственные сейчас словно кто-то на кулак наматывал. Не от злости или раздражения, а все от того же понимания своей неспособности изменить произошедшее, вернуть Марине счастье, покой и радость. Не привык Михаил Граденко чувствовать себя беспомощным, тем более в том, что касалось близкого и такого дорого для него человека.

Его мать отвела Марину в гостевую спальню, которая, как и остальные спальни, располагалась на втором этаже, сразу у лестницы. Двери они не закрыли, так что, едва поднявшись, Михаил увидел Марину, согнувшуюся пополам на самом краю кровати, и все еще плачущую. Она почти задыхалась в этих рыданиях, режущих ему душу и плоть по живому. Рядом сидела его мать, судя по подрагивающим плечам, она тоже плакала и осторожно гладила Марину по спине.

Пыталась успокоить? Михаил не понял, так ли это, да и не видел смысла в таком способе, учитывая то, что все купленные им успокаивающие и лекарства стояли на тумбочке нераспечатанные. А ведь он просил маму сразу дать их Марине. Да и до душа, судя по всему, они не дошли.