Серебряные крылья

У нас нет радиосвязи, мы иногда теряем друг друга из-за больших расстояний и плохой видимости,

но сейчас все мысли сосредоточены на одном: потерять бомбардировщиков не имеем права.

Немного ослабил нажим на ручку управления. Горячая, влажная, покрытая потом рука онемела.

«Не надо зажимать управление, это признак плохой техники пилотирования», — вспомнились слова

Мовчана. Стало легче.

Очень трудно держать высоту и осматриваться. А смотреть нужно, это самое главное в воздушном

бою.

Облачность ближе, ближе. Маневр становится ограниченнее, как бы не столкнуться! Пересекли

маленькую, узкую речушку. Нара! Это же линия фронта...

Справа Наро-Фоминск, где-то слева Серпухов. Впереди станция Балабаново, где скопились

десятки немецких эшелонов с танками, артиллерией, боеприпасами.

И все против Москвы. Долететь бы и ударить по этому скопищу. Только эта мысль в голове...

Линия фронта позади. Сразу как-то все стихло, по спине пробежал холодок. Стало очень

неприятно, даже тоскливо. В чем дело? Надо покрепче сжать зубы, ты же над территорией врага! А

рядом все-таки свои. Справа Гриша Барабаш, впереди Мовчан. Они также ныряют вверх-вниз, пожалуй,

только с большей амплитудой. Слева впереди иногда мелькают наши бомбардировщики. Но никто в нас

не стреляет, никого в воздухе не видно. Только тишина, какая-то жуткая, неестественная тишина.

Беглый круговой осмотр, поиск — все на месте, все в порядке. И в кабине все хорошо, стрелки

приборов там, где им и положено быть. Впереди вверху серенькие комочки: пять, десять, двадцать — не

сосчитать. Что это?

Ни грома, ни огня, просто небольшие серенькие комочки взрывов, внезапно появляющиеся то

впереди, то справа, то вверху.

Бомбардировщики медленно расходятся и сходятся, теряют и набирают высоту. Это маневр,

плавный, хладнокровный, грамотный. Молодцы! Идут дальше, не паникуют, идут к цели, идут выполнять

задание, свой долг. А им куда тяжелее и опаснее, чем нам.

Мы все вместе, все одно целое. Не знаем, кто сидит за штурвалами бомбардировщиков, может

быть, и не увидимся никогда, но от этого нити, связывающие нас, не слабеют.

С тревогой и волнением следим мы за ними, выполняющими главную задачу. Так болеешь за

родного брата, друга, попавшего в опасность.

А о чем, интересно, думают они? Наверное, о нас: «Не бросайте нас, ястребки, и мы выполним

приказ — сбросим бомбы туда, где укрылся враг. Если же вы потеряете нас, мы все равно сбросим

бомбы, только мало кто вернется из нас домой». Да, такие объекты всегда хорошо прикрыты

истребителями.

Что-то слева внизу вспыхнуло и загорелось ярким пламенем. Шлейф черного дыма потянулся

острием к земле. Горел самолет. Наш или не наш? На этот вопрос ответить было трудно. Амплитуда

колебания по высоте еще больше увеличилась. Мовчан непрестанно менял высоту и маневрировал по

курсу.

Опять поймал себя на том, что «выжимаю сок из ручки». Чуть ослабил нажим, и вдруг впереди

мелькнул острокрылый, тонкий «мессершмитт». Даже не он промелькнул, а черно-желтые кресты в

сужающейся хвостовой части фюзеляжа.

Ненависть к этому кресту возникла внезапно, бурно, ожесточенно. Эти кресты зашли слишком

далеко на восток. Они чернели на бомбардировщиках, сбитых над Москвой. Они бомбили нашу столицу,

бомбили мирных советских жителей... Захотелось немедленно развернуться в сторону врага.

А Мовчан покачал крыльями слева направо: «Внимание, следи за мной». И этот сигнал позвал за

командиром. Мовчан резко развернулся влево, крен был, пожалуй, больше 60°. В глазах потемнело. Но

при этом стали хорошо видны внизу земля, железная дорога и станция с расходящимися, потом

смыкающимися в одну линию узкими двойными полосками — путями. Станция то темнела, то

вспыхивала какими-то серыми, иногда черно-багряными клубами дыма и огня.

— Балабаново! Цель накрыта! Молодцы бомбардировщики!

Приятное чувство выполненного долга немного успокоило нервы. Ручка снова разжата.

Но где же бомбардировщики и почему мечется Мовчан? Где противник и чьи это снаряды рвутся

вокруг?

Это самые трудные минуты боя, когда чувствуешь опасность, а откуда она грозит — не видишь,

просто не можешь понять, потому что не хватает знаний, опыта.

Легко усвоить истину: «Ищи врага! Если он найдет тебя первым — ты проиграл бой». Но вот я

вижу врага — он проносится левее внизу и летит прямо на одного из бомбардировщиков. Нужно

атаковать его, не допустить к группе. Но Мовчан резко разворачивается вправо и атакует другого. Это

тоже враг, и мы с Барабашем идем за командиром.

Мовчан дал очередь из пулеметов. Огненные трассы рассекают воздушное пространство и

вонзаются в осиное тело «мессершмитта». Самолет вспыхивает и падает вниз.

Все это мгновенно проносится перед глазами, словно видение. Мовчан уже пикирует к

бомбардировщикам. Проскакивает пара с красными звездами. Парой вылетали Романенко и Алхимов.

Наверное, это они открыли стрельбу. Трассы от пуль сверкают серебристыми полосами, и еще один

стервятник находит свою могилу на подмосковной земле.

Барабаш отстал на развороте, его совсем не видно. Где он, почему Гриши не видно?

Мовчан маневрирует по курсу и высоте. Крутит, крутит, пожалуй, сильнее, чем Чуфаров между

Коломной и Рязанью.

Бомбардировщики развернулись на восток и невозмутимо, плавно, медленно пошли к линии

фронта.

А воздушный бой не затихает. Непонятный для меня бой. Ничего не разберу, где свои, где

противник. Вижу впереди Мовчана, а иногда звезды других своих истребителей и даже черно-желтые